Мы бессмертны, просто мы не знаем кто мы на самом деле и что такое на самом деле бессмертие?

…то есть, Бога в человеке нет, Бог находится на «небесех» , но это не значит, что человек лишен божественности – в человеке есть «царствие божие» , которое в его понимании мыслится как кодекс установленных богом нравственных законов. Так любой мастер отсутствует в своем изделии, но в самом предназначении вещи являет свой замысел, и только в смысле вложенных в продукт своих воли и закона присутствует в делах своих рук. Молитва становится в его понимании не прямым обращением к Богу, а обращением к кодексу Его законов, уже вложенных в человека. Так человек накануне преступления мог бы просмотреть уголовный кодекс и найти в нем и преступление, которое замыслил сделать, и наказание, положенное за него. Кодекс дает ответы на все вопросы, которые могли бы возникнуть у человека, желающего знать, как надо себя правильно вести. В сущности, в его религии очень мало Бога. Думается, что не иначе как с тревогой безнадежности, перемежаемой восторгом упования, он ждал казни, чтобы убедиться, что Бог спасет своего сына из самых безнадежных ловушек. Он надеется на него всерьез, иначе как объяснить его отчаянный выкрик: «Господи, почему ты оставил меня? » В этот момент он понимает, что от смерти на кресте не спасает уже никакой кодекс, и внутренние юридические консультации мага с его этической интуицией уже не вызовут никаких чудес.

Человек верующий находится в процессе постоянного согласования своего поведения с кодексом «божьего царства внутри себя» , но это, похоже, и есть все, что ему достается. В самом таком согласовании нет ничего чудесного, не было никогда, и, что может оказаться обидным для христианина, никогда не будет, даже если поверять с кодексом божьей власти всё вплоть до мельчайших поступков. Бога нет внутри, как нет внутри табуретки ее столяра. Человек бессилен повлиять на законы природы, и даже предельная святость не дает способности к левитации: шагнув с крыши, святой рухнет вниз как лишенный всякой святости грешник или вообще лишенных духа камень. Так неизбежно наступает смерть на кресте и разрушается последнее заблуждение и последняя надежда – что чудеса все-таки существуют. Легионы ангелов, которые он якобы мог призвать во спасение свое, не прилетели. Чуда не случилось. Смерть Христа произошла так же объективно и тупо, как смерть двух распятых рядом разбойников.

Воскресение Христа неубедительно. Рассказ о его деятельности после казни до обидного краток, хотя Иоанн и говорит нам, что мудрость, изложенная Христом перед окончательным исходом из мира, была настолько велика, что ее не вместили бы все книги мира. Эта последняя фраза евангелия от Иоанна как-то глупа: из высказывания Иоанна неясно, то ли мудрость, изложенная Христом в беседах после распятия, была слишком сложна, чтобы ее могли разъяснить все книги мира, то ли сам Христос оказался слишком многословен. Впрочем, даже если предположить, что Христос без единой паузы говорил с учениками все 40 дней, то и в этом случае мы не получим объема «всех книг мира» , а только 20-30 романов небольшой толщины. Либо Иоанн глуп, либо он врет.
______________________________________________________________

Однако в христианстве есть одна не прочитанная никем до него надежда. В истории болезни Martin’а Engels’а номер 2849/5 от 7 января 1934 года мюнхенский психиатр Гауэр Артуршопен оставил подробное описание бреда гениальности. Больной утверждал, что мир неустойчив, он вибрирует и как бы скачет из точки в точку. За минимальные промежутки времени материя мира успевает пройти путь от зарождения и становления, до смерти и возрождения. Творение мира не заканчивается, в ритме 1/3 оно происходит чудовищно большое количество раз каждую секунду. Например, в течение одного кванта времени материя успевает выбрать трехмерность, исчерпать ее возможности, и обратиться в ничто, потому что как только сроки кванта подходят к концу, материя вновь распадается в ничто, которое снова становится чем-то. Таким образом, каждый объект, включая и самого человека, никогда не бывает самим собой, оставаясь тождественным самому себе только каждый следующий момент квантового времени. Подобно волнам гибнущих солдат, где следующие бегут по трупам предыдущих, материя атакует новые координаты пространства, потому что иначе невозможно осуществить движение. Martin’у Engels’у удается решить апории Зенона, чего, конечно же, не может заметить его лечащий врач, отметивший в истории болезни, что больной внезапно заинтересовался древней Грецией и производит бредовую продукцию об Ахилле и какой-то гоняющейся за ним черепахе.

Между тем, под напластованиями чопорных заключений врача, отчетливо прослеживается мысль, что движение не есть процесс, а череда телепортаций, или, говоря проще, квантовых скачков в новые координаты, что возможно осуществить только полным уничтожением материи там, где она была, и таким же полным ее воссозданием там, где она оказывается. Так слово лишь условно двигается на световом табло, и иллюзия его движения достигается поочередным зажиганием и погашением лампочек. Движение – это копирование материи в следующей точке координат с безусловным самоуничтожением в предыдущей точке. Чтобы иллюзия движущихся букв могла возникнуть, лампы на табло должны зажигаться и гаснуть. Чтобы движение возникло в реальности, мир должен возникать и исчезать каждый квант времени.

Далее Martin Engels делает вывод, что так называемая человеческая смерть, как и, впрочем, и рождение, есть только свойство сознания, иллюзия, на самом деле мир вибрирует, претерпевая рождение, смерть и воскресение в течение каждого кванта времени. Человеческая жизнь в своей сути есть фрактал, поскольку как форма движения копирует собой принцип движения вообще. В этом смысле любое движение имеет в себе троицу, и состоит из Бога-творца, Бога-бытия и Бога-крушителя. Martin Engels высказывает не лишенную изящества модель вселенной, в которой уподобляет ее многомерному цветку, имеющему форму расширяющегося конуса. Вершина конуса – это квантовые скачки, представляющие собой суть устройства времени-движения. Чем дальше от вершины, тем больше нарастает фрактальная сложность, но даже самые протяженные процессы Вселенной копируют структуру мельчайших процессов, у которых протяженность отсутствует по определению. Бытие звезд и бытиё человека для Martin’а Engels’а только разные фрактальные уровни единой Вселенной.

Бог неуловим, потому что для человека слишком краток. Принято считать, что человеческий век для Бога – краткий миг, в представлении Martin’а Engels’а все наоборот. Человеческий миг для Бога – это вечность. За один квант времени Бог успевает создать Вселенную, дать ей свободу выбрать трехмерность пространства, и среди беспредельного количества вариантов выбрать те же самые физические законы, чтобы на другом конце кванта разрушить ее и в следующий квант начать все сначала.

Такова цена свободы движения. Но если это так, то все, что мы видим – это всегда не то, что мы видим, а уже нечто другое, все еще похожее, но уже другое. В таком случае и каждый из нас – никогда не будет тем человеком, кем был, даже если был этим человеком только что. Никого нет, личность – только традиция иллюзий; мое собственное «я» , равно как и «я» любого человека - только факт паранойи. Цивилизация, культура, политика и мировой порядок только следствия мирового заблуждения о незыблемости мира. Мир же не незыблем. Мироздание зыбко. И если бессмертие мира тоже иллюзия, и не только каждый из нас смертен, но и мир смертен, и не только мир смертен в некотором слишком далеком, чтобы о нем беспокоиться, будущем, но смертен каждый квант своего существования, тогда что есть смерть, если не способ жизни осуществлять себя?

Следующий вывод, о котором психиатр упоминает уже без обычной скрупулезности медицинского чиновника, донесен до нас как-то смутно. Согласно концепции Martin’а Engels’а каждый христианин бессмертен, как продолжатель традиции христианства. Представим себе, что некий ученик, назовем его Платон, сумел подражанием скопировать своего учителя, назовем его Сократом. Сократ погибает, но Платон остается. Платон является такой же копией интеллекта Сократа, как и сам Сократ был своей же копией каждый квант времени своего существования. Допустим, Платон воспитывает ученика, который копирует Платона, назовем его Сократ-3. Таким образом, интеллект Сократа передается от ученика к ученику как эстафетный фетиш, для которого Martin Engels изобретает неологизм: «эстафет» - то, что передается эстафетой.

Не смотря на очевидную смертность каждого нового носителя эстафетного фетиша, сам «эстафет» остается бессмертным. По аналогии со световым табло, движение слова осуществляется последовательными смертями-воскрешениями ламп, а бессмертное движение идеи во времени осуществляется последовательным воспитанием новых учеников новыми учениками, становящихся новыми учителями для новых учителей. В теории Martin’a Engels’a это не просто способ осуществления бессмертия идей, но и вообще способ, которым бытиё может быть бытиём. А раз так, то секрет бессмертия состоит в двух стараниях: в ученическом усердии и усердии учительском. Но учитель может передать «эстафет» ученику только при условии сильной любви к ученику, а ученик воспринять «эстафет» учителя только в условиях сильной любви к учителю. Он отыскивает главный секрет христианства, в теории которого бессмертие дается только любящему, а сама любовь делается способом передачи эстафета. Таким образом, бессмертие оказывается возможным, но не для личности, а для личностного типа, не для личного интеллекта, а для его способа организации. Но это не имеет значения на фоне вывода, что во Вселенной вообще ничто не является самим собой дольше одного кванта времени.

Прерывание традиции для Martin’a Engels’a равносильно окончательной гибели основателя традиции, что будет полным провалом эстафеты бессмертия и крушением последних надежд выбраться за пределы смерти. Видя, как люди изменяют своим убеждениям, как поддаются любому веянию моды и простой случайности, он в отчаянии сходит с ума. Он воспринимает пестроту мира как мировой распад. Он проклинает мировую тягу к новизне, поскольку видит в ней разложение бога могильными червями и плесенью. Он ищет высшего учителя, чьи идеи смог бы обессмертить, чтобы, растворившись в надежной, пусть и чужой, но бессмертной этике, сделать бессмертным и себя самого. Бессмертие – единственное, чего он не боится, и готов решиться на него даже ценой полной утраты имени и личности. Мотивом его поиска становится? По мнению лечащего врача, танатофобия, страх личной смерти, который он считает присущим не только человеку, но и Богу, творящему движущуюся Вселенную. В записи от 31 июля 1933 года психиатр, поневоле сделавшийся его странным секретарем, отмечает, что больной согласился бы на участь существования бессмертным деревом, нежели на существование смертным человеком. «Впал в тревожно-мнительное состояние» - отмечает врач. «Вышел из тревожно-мнительного состояния и вошел в маниакально-эйфорическое, убедив себя, что материя неразрушаема, и, окончив свое существование в форме человека, он может продолжить бессмертное существование в форме простых веществ, калия, кальция, серы, воды или азота на выбор».

Martin Engels завершит свою жизнь 20 апреля 1940 года в психиатрической клинике Мюнхена в странные времена гитлеровской перестройки, когда психически больных попросту расстреливали, как избыточное и неполноценное население, пока не выяснилось, что 3 процента любого населения любой страны в любых условиях и при любом политическом режиме будут оставаться сумасшедшими. Возможно, психические болезни – это тоже способ бессмертия, некая недостаточно легальная эстафета мирового сознания, о чем Martin Engels, скорее всего, догадывался. Но если последовать за мыслью в этом направлении, легко можно догадаться, что бессмертие обеспечено любому человеку уже в силу того, что почти бесконечно разнообразие человеческих типов гарантирует, что в мире существовал, существует и будет существовать весьма похожий на вас человек. Тем более легко согласиться с тем, что человек обречен на бессмертие в разобранном виде, поскольку кто-нибудь где-нибудь обязательно испытывает его печаль, пусть не испытывая его радости, точно так же, как где-то кто-то испытывает его радость, не испытывая его печали. А если принять во внимание, что каждый из нас – лишь конгламерат его влияний на нас, то велика ли разница, в кого влюбится Татьяна, если ее душа ждет «кого-нибудь» ? Ведь чтобы быть кем-нибудь, не обязательно даже быть живым, и уж кем-нибудь может быть «каждый дурак» . Человек – только сумма заимствований, и то, что он заимствует – и есть бесконечный и бессмертный «эстафет».