"...Катя неохотно приблизилась к фортепьяно;
и Аркадий, хотя точно любил музыку, неохотно пошел за ней:
ему казалось, что Одинцова его отсылает, а у него на сердце, как у всякого молодого человека в его годы, уже накипало какое-то смутное и томительное ощущение,
похожее на предчувствие любви.
Катя подняла крышку фортепьяно и, не глядя на Аркадия, промолвила вполголоса:
— Что же вам сыграть?
— Что хотите, - равнодушно ответил Аркадий. "
Аркадий, который окончательно сам с собой решил, что влюблен в Одинцову,
начал предаваться тихому унынию.
Впрочем, это уныние не мешало ему сблизиться с Катей; оно даже помогло ему
войти с нею в ласковые, приятельские отношения.
«Меня она не ценит! Пусть?. . А вот доброе существо меня не отвергает», -думал он,
и сердце его снова вкушало сладость великодушных ощущений.
Катя смутно понимала, что он искал какого-то утешения в ее обществе, и не
отказывала ни ему, ни себе в невинном удовольствии полустыдливой,
полудоверчивой дружбы.
"...Аркадия в особенности поразила последняя часть сонаты, та часть, в
которой, посреди пленительной веселости беспечного напева, внезапно
возникают порывы такой горестной, почти трагической скорби.. .
Но мысли, возбужденные в нем звуками Моцарта, относились не к Кате.
Глядя на нее, он только подумал:
«А ведь недурно играет эта барышня, и сама она недурна» .
Кончив сонату, Катя, не принимая рук с клавишей, спросила: «Довольно? »
Аркадий объявил, что не смеет утруждать ее более, и заговорил с ней о Моцарте.
Но Катя отвечала ему односложно: она спряталась, ушла в себя.
Когда это с ней случалось, она нескоро выходила наружу; самое ее лицо
принимало тогда выражение упрямое, почти тупое. Она была не то что робка,
а недоверчива и немного запугана воспитавшею ее сестрой, чего, разумеется,
та и не подозревала.
От него сильно пахло селёдкой...