Васильев Борис Львович 1)Особенности творчества 2)Значение творчества

Примечательно, что все эти особенности стиля Васильева присущи ему в самых разных произведениях — как в книгах о войне, так и о послевоенной жизни. Какие-то, не сразу угадываемые черты сближают с прозой В. Шукшина, в особенности с теми его героями, что принято было называть «чудиками». Здесь можно обнаружить немало сближений. В рассказе «Вы чье, старичье?» В. определяет такой тип людей словом «созерцатели». Таков дед Глушков, по характеристике Васильева, «вполне жизненный», но не деловой, не практический, попадающий в смешные ситуации.
«Фамильные» черты своей прозы, ее лиричность, внимание к будничной стороне жизни, к бытовому окружению человека, каков бы он ни был по своему положению, Васильев перенес во многие, едва ли не во все свои произведения, начиная от автобиографической повести «Летят мои кони...», где детство и юность как бы сами по себе требуют именно такой поэтики, но и в исторические вещи, например, в роман «И был вечер, и было утро» (1989), где речь идет об эпохе первой русской революции. Правда, в создании этого романа ему во многом помогали семейные предания. Их можно ощутить в неожиданно исповедальной и какой-то личной, интимной интонации, с какой он рассказывает о русско-турецкой войне в романе «Были и небыли» (1978). Но еще более интересно и примечательно, что подобный подход, словно бы предполагающий очевидца или живого свидетеля событий, проступает и в романах, посвященных далекому историческому прошлому, например, в романах «Вещий Олег» (1996) и «Князь Ярослав и его сыновья» (1997). Интонация свидетельства заметно приближает к читателю давно ушедшие события, известные по летописям и учебникам. Дело не только в том, что исторические лица обретают живую плоть, а события конкретный рельеф, но и в неожиданной сближенности внутренней смысловой доминанты эпохи с нашей недавней современностью, а то и с сегодняшним днем. Жестокая и бесчеловечная борьба за власть в романе «Вещий Олег» заставляет провести естественную ассоциацию с эпохой Ленина и Сталина. То же можно сказать и о романе «Князь Ярослав и его сыновья», чья эпоха с ее смутой и предательствами может напомнить в некоторых романных эпизодах политическую, идеологическую и душевную смуту конца XX в. в нашей стране. Критика подчас упрекала В. в некоторой рассчитанности ходов и в дидактизме (В. Аронов). Но совершенно нельзя согласиться с упреком в схематизации и рациональности. Скорее можно говорить о моральной бескомпромиссности писателя.
На протяжении 10-15 последних лет Васильев все чаще обращается к русскому XIX в. Это вызвано, по-видимому, тем, что события позапрошлого столетия непосредственно ассоциируются и корреспондируют с изустными и архивными семейными преданиями, с био-.графиями отд. лиц, взятых из родословной писателя. Достаточно быстро возник цикл шести произведений, начиная от пушкинских времен и вплоть до XX столетия. Они писались разновременно, но близко друг от друга, что придало им известное стилистическое сходство: «Картежник и бретер, игрок и дуэлянт: Записки прапрадеда» (1998), «Утоли моя печали» (1997), «И был вечер, и было утро» (1987), «Дом, который построил Дед» (1991), «Вам привет от бабы Леры» (1988), «Были и небыли» (1977,1980).
Проза Васильева в ее исторической ипостаси, особенно там, где она уходит в пушкинскую и послепушкинскую эпоху, соприкасается с общим интересом литературы 1980-90-х к прошлому России, в особенности к судьбам интеллигенции. Васильев, как и Б. Окуджава, постепенно переходил в своих исторических произведениях к XX в., к годам революции, и у обоих личностная интонация и культ семейного предания становились все более заметными и определяющими. При всей внимательности к историческому прошлому (но не по контрасту с ним) В. всегда остается писателем выраженного публицистического темперамента