Баллады. Баллады каких авторов Вам нравятся? Посоветуйте! Жуковский уже прочитан =)

Лев Ошанин. У него есть тоненькая книжечка, и в ней 19 баллад. Меня просто потрясли
Л. Ошанин .Баллада о красоте .
Это были счастливцы. Те,
Которые даже
Встретились в красоте
Ленинградского Эрмитажа.
Он глядел, как толпятся вокруг
Все века и меридианы.
Но появилась она. И вдруг
Потускнели Венеры, поблекли Дианы.
А она, отмеченная судьбой,
Подняла глаза, холодея,
И узнала перед собой
Прометея.
Слушай, время, повремени-ка.
Дрогнул голос, который необходим.
- Ты Венера?
- Нет, Вероника.
- Я искал тебя.
- Кто ты?
- Я Вадим. –
Десять дней между ними таяли льдинки,
Привыкала к руке рука
Они, как будто две половинки,
Другдруга искали издалека
Им кричали воды Невы и залива,
Зеркала дворцов и все вокруг:
- Ребята, вы вместе так красивы,
Смотрите не разнимайте рук! –
Десять дней просвистели. И все умолкло, –
Не воротишь обратно, не пролетишь.
Потому что его дожидалась Волга,
Ее – Иртыш.
Десять дней – это просто первое слово.
Остались невидимые провода.
Через месяц они увидятся снова
И на этот раз навсегда.
Он в поезде. Ляг, дружок, прикорни-ка.
От белых ночей голова в дыму.
«Вероника, Вероника, Вероника… » –
Колеса нашептывали ему.
А она летит к сибирским рябинам.
Небосвод вокруг нелюдим.
Но с каждого облака смотрит в кабину
Вадим, Вадим, Вадим.
Ресницы, которые взгляд ее ловят,
Серых глаз удалой разпах.
Теплой пшеницей нависшие брови
И детские ямочки на щеках.
Таким запомни его, Вероника.
Как назад не вернется в реке вода,
Как не втянешь в горло взлетевшего крика,
Так его не увидишь ты никогда.
Почему никогда – разве были лживы
Глаза и руки и небеса?
Почему никогда, если оба живы
И вот они – адреса?
Правда был он при смерти две недели.
Пришел в себя, не поняв, почему
Бинты ему на голову надели,
Горло повязкой сжали ему.
А до этого легкость такая и смелость.
И все удавалось. И вдруг этот крик…
Просто не было выхода – загорелось,
А он был рядом и он не старик.
А крик ребячий откуда-то сверху.
Сквозь огонь он все-таки добежал,
Схватил мальчишку, прижал к сердцу
И рухнул с третьего этажа.
Когда пришел в себя понемногу,
Шевельнул руками – их боль не жгла.
Пощупал двойную от гипса ногу –
Сказали: срастется. Будет цела.
И вдруг, когда голову разоблачали
От бинтов, лежавших белым венцом,
В очках врача он поймал вначале
То, что считалось теперь лицом.
Это может только присниться –
Кровавая маска, сплошной ожег.
Ни бровинки-пшеничинки, ни ресницы,
Ни ямочек на щеках, ни щек.
Он закрыл глаза и сжал зубы,
Равнодушьем дивя врачей,
А в ушах его пели весенние трубы
Ленинградских белых ночей…
Еще едва ковыляя, в гипсе,
Твердо вывел, дыханье зажав в груди:
«Прости, Вероника. Я ошибся,
Я тебя не люблю. Не жди» .
Она не могла поверить такому –
Внезапному, дикому, наотрез.
Почуяв беду, все бросила дома.
Примчалась к нему. А он исчез.
Люди, надо жалеть его? Нет, не надо.
Хоть гордость горька в своей наготе.
Вот на этом и кончилась баллада о красоте.

Фридрих Шиллер, Роберт Бернс

Байрон

От жажды умирая над ручьём
смеюсь сквозь слёзы и тружусь играя
куда бы не пошел везде мой дом
чужбина мне страна моя родная
я знаю всё и ничего не знаю
мне из людей всего понятней тот
кто лебедицу вороном завёт
я сомневаюсь в явном, верю чуду
нагой как червь, пышнеее всех господ
я всеми принят изгнан отовсюду

я скуп и расточителен во всём
я жду и ничего не ожидаю
я нищ и я кичусь своим добром
трещит мороз я вижу розы мая
долина слёз мне радостнее рая
зажгут костёр и дрожь меня берёт
мне сердце отогреет только лёд
запомню шутку я и вдруг забуду
ведь для меня презрение почёт
я всеми принят изгнан отовсюду

не вижу я кто бродит под окном
но в небе звёзды ясно различаю
я бодр ночью и засыпаю днём
я по земле с опаскою ступаю
не вехам а туманам доверяю
глухой меня услышит и поймёт
и для меня полыни горше мёд
и как узнать и правду и причуду
и сколько истин потерял им счёт
я всеми принят изгнан отовсюду

не знаю что длиннее час иль год
ручей иль море переходят в брод
из рая я уйду в аду побуду
отчаянье мне веру придаёт
я всеми принят изгнан отовсюду

Владимира Высоцкого

А. К. Толстой