Поделитесь своим любимым стихотворением...

Нас мало - юных, окрыленных,
не задохнувшихся в пыли,
еще простых, еще влюбленных
в улыбку детскую земли.

Мы только шорох в старых парках,
мы только птицы, мы живем
в очарованьи пятен ярких,
в чередованьи звуковом.

Мы только мутный цвет миндальный,
мы только первопутный снег,
оттенок тонкий, отзвук дальний, -
но мы пришли в зловещий век.

Навис он, грубый и огромный,
но что нам гром его тревог?
Мы целомудренно бездомны,
и с нами звезды, ветер, Бог.

Любовью дорожить умейте,
С годами дорожить вдвойне.
Любовь не вздохи на скамейке
и не прогулки при луне.
Все будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
а песню не легко сложить.

Поэты

За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, — и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.

Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом;
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.

Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и прямо.
Под утро их рва́ло. Потом, заперши́сь,
Работали тупо и рьяно.

Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело.
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.

Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно.
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной…

Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть, — хуже
Твоих ежедневных безсильных потуг,
Твоей обывательской лужи?

Нет, милый читатель, мой критик слепой!
По крайности, есть у поэта
И ко́сы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно всё это!. .

Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пёс,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, —
Я верю: то Бог меня снегом занёс,
То вьюга меня целовала!

И ангел последний сожжет свои крылья,
И пылью покроются книги пророчеств,
И сон одиночеств окажется былью,
Ковыльною степью, безлунною ночью.
А прочее – росчерк летящей кометы,
Которая снова старается рядом.
Мы держимся за борт последней планеты,
Но это ей, в сущности, вовсе не надо…
И ада картинки, и райская нега
Распущены нитями памяти прошлой.
…Когда я любил, то во сне видел небо.
Стихи рассылал голубиною почтой.
Они возвратились. И пепельным вихрем
По небу кружили слепой эскадрильей.
И в эти минуты все в мире затихло,
Ведь это - последнего ангела крылья.

Ты совсем не похожа на женщин других,
У тебя в меру длинное платье.
У тебя выразительный, сдержанный стих
И выскальзывания из объятий.
Ты не красишь лица, не сгущаешь бровей,
И волос не стрижешь в жертву моде.
Для тебя есть Смирнов, но, и есть соловей,
Что его заменяет в природе.
Для тебя, для гурманки стиха острота, Сологубовского триолета
И, что Блока, не поцеловала в уста, ты шестое печалишься лето.
А в глазах оздоравливающих твоих,
Ветер с моря и поле ржаное.
Ты совсем не похожа на женщин других,
Потому мне и стала женою.

Села муха на варенье, вот и всё стихотворенье. Остальные большие.

Их много.... Одно из них... .

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали.. . Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, -
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду, - она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, -
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

А когда мы вернемся, - а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, -
пусть нами пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя?
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

Мои глаза падучих звезд полны.
Я собирал их летними ночами,
Когда, скользя средь сонной тишины,
Они сверкали кроткими лучами.

Я их собрал в полночном летнем храме,
Пока они, в паденье с вышины,
Цвели еще над вольными холмами
И, взрыв любовь, не умерли, как сны.

Моя душа отсель всегда светла.
Мои глаза – ларцы с лучистым кладом.
И в день, когда мне слишком тяжела

Скорбь нищего и горестным разладом
Тревога мрака входит в жизнь мою, –
Из этих звезд
я
солнце
создаю.

x x x

Сыпь, гармоника, - скука, скука. . .
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной!

Излюбили тебя, измызгали
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь синими брызгами,
Или в морду хошь! ?

В огород бы тебя, на чучело,
Пугать ворон!
До печенок меня замучила
Со всех сторон!

Я с тобою из женщин не с первою -
Много вас!
Но с такою, как ты, стервою
Лишь в первый раз!

Сыпь, гармоника, сыпь, моя частая,
Пей, выдра, пей!
Мне бы лучше вон ту, сисястую, -
Она глупей.

И чем дальше, тем звонче,
То здесь, то там. . .
Я с собой не покончу,
Иди к чертям!

К вашей своре собачьей
Пора б простыть! . .
Дорогая, я плачу. . .
Прости, прости!

<1922>

А я уйду, обид не замечая, конфетку шоколадную жуя… И пусть тебя полюбит лошадь злая, а не такое солнышко, как я ...))))))

В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка
Он был построен в какой-то там –надцатый век.
Рядом жила ослепительно-черная Кошка
Кошка, которую очень любил Человек.

Нет, не друзья. Кошка просто его замечала –.
Чуточку щурилась, будто смотрела на свет
Сердце стучало… Ах, как ее сердце мурчало!
Если, при встрече, он тихо шептал ей: «Привет»

Нет, не друзья. Кошка просто ему позволяла
Гладить себя. На колени садилась сама.
В парке однажды она с Человеком гуляла
Он вдруг упал. Ну а Кошка сошла вдруг с ума.

Выла соседка, сирена… Неслась неотложка.
Что же такое творилось у всех в голове?
Кошка молчала. Она не была его кошкой.
Просто так вышло, что… то был ее Человек.

Кошка ждала. Не спала, не пила и не ела.
Кротко ждала, когда в окнах появится свет.
Просто сидела. И даже слегка поседела.
Он ведь вернется, и тихо шепнет ей: «Привет»

В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка
Минус семь жизней. И минус еще один век.
Он улыбнулся: «Ты правда ждала меня, Кошка? »
«Кошки не ждут… Глупый, глупый ты мой Человек»

Саша Бест

Листая старую тетрадь
Расстрелянного генерала,
Я тщетно силился понять,
Как ты смогла себя отдать
На растерзание вандалам.
Из мрачной глубины веков
Ты поднималась исполином,
Твой Петербург мирил врагов
Высокой доблестью полков
В век золотой Екатерины,

Россия!

Священной музыкой времен
Над Златоглавою Москвой
Струился колокольный звон,
Но даже самый тихий он
Кому-то не давал покоя
А золотые купола
Кому-то черный глаз слепили:
Ты раздражала силы зла
И, видно, так их доняла,
Что ослепить тебя решили,

Россия!

Разверзлись с треском небеса,
И с визгом ринулись оттуда,
Срубая головы церквям
И славя нового царя,
Новоявленные иуды.
Тебя связали кумачом
И опустили на колени
Сверкнул топор над палачом,
А приговор тебе прочел
Кровавый царь, великий.. . гений.

Россия!

Листая старую тетрадь
Расстрелянного генерала,
Я тщетно силился понять,
Как ты смогла себя отдать
На растерзание вандалам.
О, генеральская тетрадь,
Забитой правды возрожденье,
Как тяжело тебя читать
Обманутому поколенью.. .

Россия!