Игра в бисер. ЧЕЛОВЕК С ПЯТЬЮ «НЕ» 4

Дж. Даррелл. Моя семья и другие звери
...
Один геккон повадился охотиться в моей спальне. Я сразу заприметил его и вскоре, изучив как следует, дал ему имя Джеронимо,
...
Глаза его горели воодушевлением, когда он поднимался по стене к своему излюбленному месту – в левом дальнем углу потолка – и сидел там вверх ногами, поджидая свою жертву к ужину.
А она не заставляла себя долго ждать. Сначала появлялись комары, разные мошки, божьи коровки, на которых Джеронимо даже не смотрел, потом следовали долгоножки, златоглазки, мелкие бабочки, несколько вполне солидных жуков. И вот тут Джеронимо приобщал меня к тайнам своего тактического искусства. Когда златоглазка или же какая-нибудь бабочка, налетавшись до одури вокруг лампы, вспархивала вверх и усаживалась в светлом кругу на потолке, Джеронимо в своем углу весь подбирался. Кивнув два-три раза головой, он начинал осторожно, шаг за шагом продвигаться по потолку, не сводя горящих глаз с насекомого. Дюймах в шести от своей жертвы Джеронимо на секунду останавливался, и тут можно было увидеть, как шевелятся его пальцы с присосками – это он старался понадежнее закрепиться на штукатурке. От возбуждения глаза его чуть не выскакивали из орбит, кончик хвоста слегка подрагивал и мордочка принимала свирепое, по его понятиям, выражение.
Но вот он опять, словно капля воды, плавно скользит по потолку. Слабый щелчок, и геккон поворачивает голову. На мордочке у него выражение самодовольного блаженства, изо рта, наподобие дрожащих моржовых усов, свешиваются ножки и крылья златоглазки. Словно разыгравшийся щенок, он радостно виляет хвостом и возвращается в угол, где можно спокойно проглотить свою жертву. У геккона было необычайно острое зрение, и я не раз наблюдал, как он, высмотрев на другом конце комнаты крохотную бабочку, направлялся туда через весь потолок и начинал подкрадываться к ней.

...
И вот однажды, недели через две после великой битвы, Джеронимо вполз на подоконник и, к моему изумлению, привел с собой другого геккона, совсем маленького, вдвое меньше, чем он сам, очень нежного жемчужно-розового цвета и с огромными блестящими глазами. Джеронимо занял свой обычный пост в углу, тогда как новый пришелец выбрал себе место в середине потолка. Оба приступили к охоте, сосредоточив на ней все свое внимание и совершенно позабыв друг о друге
...
Я все еще не мог решить, какое бы имя дать новому обитателю моей спальни, когда его вдруг постигла злая участь.
...
Вечером, когда зажгли лампы, я выпустил жаб прогуляться по комнате и стал сбивать для них насекомых, летавших вокруг лампы. Жабы неуклюже поворачивались то в одну, то в другую сторону, проглатывая мои подношения. Их огромные рты захлопывались с легким цоканьем, в то время как толстый язык проталкивал насекомое внутрь. Вскоре в комнату ворвалась необыкновенно большая, взбудораженная бабочка. Для жаб это было прекрасное лакомство, и я пустился за ней в погоню. Однако она скоро уселась на потолок, невдалеке от нового друга Джеронимо, где я не мог ее достать. Тогда я попытался сбить бабочку с потолка и запустил в нее журналом, что было большой глупостью с моей стороны. Журнал попал не в бабочку, а в геккона, который в это время следил за приближающейся златоглазкой. Журнал отлетел в угол комнаты, а геккон шлепнулся на коврик, прямо перед мордой более крупной жабы. Он еще не перевел духа и я не успел броситься ему на помощь, как жаба с добрым выражением на лице прыгнула вперед. Рот ее широко распахнулся, из него быстро высунулся и снова спрятался язык, унося с собою геккона. Потом жабий рот опять захлопнулся, и морда приняла свое прежнее выражение застенчивой доброты. Джеронимо, висевший в своем углу вниз головой, остался, как видно, безучастным к судьбе товарища, но на меня это происшествие произвело жуткое впечатление.

Юханна Тидель
"Звезды светят на потолке"

«…В комнате Йенны есть письменный стол, стул, кровать, два стеллажа, комод, зеркало в полный рост и уродливый ковер. На стенах — фотографии (Йенна и мама, Йенна и Сюсанна), маленькая картина от Сюсанны, на которой написано «ТЫ НАСТОЯЩИЙ ДРУГ», три постера любимой группы «Кент» и журнальная полочка из «Икеа». На потолке — светящиеся звезды. Они просыпаются, когда становится темно. Йенна смотрит на них, лежа в постели, когда не может заснуть. Раньше мама лежала рядом с Йенной перед сном. Они шептались обо всем на свете, о каких-то мелочах и о важных вещах, и звезды светили над ними сквозь темноту.
Так было раньше. Теперь маме больно лежать на мягкой Йенниной кровати. Теперь Йенна смотрит на звезды в одиночку.
Под одну из этих звезд Йенна спрятала стихотворение, написанное на уроке шведского. Листок как раз уместился…»
«…И Йенна лежит на полу, в комнате, стены которой оклеены постерами «Кент», в комнате, полной журналов для девочек, школьных альбомов, звезд на потолке, которые светятся в темноте, а под одной из них — стихотворение.
В стихотворении — обещание.
Мама, если ты умрешь, я покончу с собой….»
«…Йенна лежит на больничной койке, холодной и жесткой, Йенна хочет, чтобы мама умерла. Думая об этом, Йенна боится, что потолок — на котором нет звезд, здесь нет никаких звезд, никаких звезд больше нет, — упадет ей на голову. Так думать нельзя. Кто так думает, недостоин жить, что ты говоришь, гадкая девчонка?! Ты понимаешь, что это значит, мерзкая девчонка?! Всыпать бы тебе по первое число.
Поняла? Йенна лежит, уставившись в потолок, провоцирует, дразнит его своими мыслями. Но потолок не падает. Бог недоглядел. Слезы текут по щекам….»
«… Йенна встает, оглядывается по сторонам. Теперь здесь пусто. Пустые стены, пустой пол. И вдруг она вспоминает.
Звезды.
Йенна раздвигает дедушкину стремянку и начинает снимать звезды — одну за другой. Они тоже переедут. Даже небо Йенна может забрать с собой. И тут она добирается до звезды, под которой прячется листок бумаги.
Стихотворение.
«Мама, если ты умрешь, я покончу с собой».
Йенна писала эти слова всерьез. Она думала, что ей не хватит сил жить дальше. И сейчас так думает. Но она должна жить.
Потолок опустел.
Они там, хоть их и не видно.
Я здесь, хоть меня и не видно.

В другой комнате, в другой квартире девочка скоро заберется на лесенку, чтобы приклеить на потолок звезды.
Звезды, которые светятся в темноте.
Девочка выберет одну — самую большую — и спрячет под нее листок. Это стихотворение, которое она написала в школе, когда им предложили написать о любви. Потом она переписала это стихотворение.
Осталось совсем мало слов.
Всего две строки.
Девочка спрячет листок под звездой, слезет с неба и опустит ноги на землю.
И каждый раз, надевая ночную рубашку, забираясь в постель и погружаясь в тепло, она будет думать и вспоминать, засыпать и просыпаться, встречая новый день.
Так и должно быть.
Она справится. Йенна слезает с лесенки, сжимая в руке листок. Она берет ручку, разворачивает листок и медленно зачеркивает строчку за строчкой.»

Метеорит пробил восемь этажей и, шипя
по-змеиному, упал ко мне на стол. Я поднял
голову и через дырку в потолке увидел го-
лубое небо.
Я подождал, пока метеорит остынет,
отнес его на крышу и заткнул им дырку.

...– Все, кто ходит завтракать домой, поднимите руки, - сказала мисс Кэролайн, и я не успела додумать, как ещё меня обидела Кэлпурния.

Все городские ребята подняли руки, и мисс Кэролайн внимательно оглядела нас.

– Все, у кого завтрак с собой, достаньте его.

Неведомо откуда появились ведёрки из-под патоки, и на потолке заплясали серебряные зайчики....
(Харпер Ли "Убить пересмешника")

"(...)Я включил свет и оглядел комнату. В комнате все было по-прежнему, только на печке зияли глубокие царапины от когтей грифа да на потолке дико и нелепо темнели рубчатые следы моих ботинок. (...)" Бр. Стругацкие, "Понедельник начинается в субботу".

— Пойдёмте, я познакомлю вас с моей подземной квартирой, — сказал Вагнер.
Всё помещение состояло из трёх комнат: двух тёмных, освещаемых только электрическими лампочками, и одной большой, со стеклянным потолком или полом, я затрудняюсь сказать. Дело в том, что мы переживали, очевидно, тот момент, когда притяжение земли и центробежная сила сделали наши тела совершенно невесомыми.
Это чрезвычайно затрудняло наше путешествие по комнатам. Мы делали самые необычайные пируэты, цеплялись за мебель, отталкивались, прыгали, налетали на столы, иногда беспомощно повисали в воздухе, протягивая друг другу руки. Всего несколько сантиметров разделяло нас, но мы не могли преодолеть этого пространства, пока какой-нибудь хитроумный трюк не выводил нас из этого неустойчивого равновесия. Сдвинутые нами вещи летали вместе с нами. Стул «парил» среди комнаты, стаканы с водой лежали боком, и вода почти не выливалась, — она понемногу обтекала внешние стенки стекла…
Я заметил дверь в четвёртую комнату. Там что-то гудело, но в эту комнату Вагнер не пустил меня. В ней, очевидно, стоял механизм, ускорявший движение земли.
Скоро, однако, наше «межпланетное путешествие» окончилось, и мы опустились на… стеклянный потолок, который отныне должен был стать нашим полом. Вещей не нужно было перемещать: они переместились сами, и электрическая лампа, укреплённая на потолке, как нельзя более кстати оказалась у нас над головой, освещая нашу комнату в короткие ночи. Вагнер действительно всё предусмотрел. Наше помещение хорошо снабжалось воздухом, хранимым в особых резервуарах. Мы были обеспечены консервами и водой. «Вот почему экономка не ходила на базар», — подумал я. Переместившись на потолок, мы ходили по нему так же свободно, как по полу, хотя, в обычном смысле, мы ходили вниз головой. Но человек ко всему привыкает. Я чувствовал себя относительно хорошо. Когда я смотрел вниз, под ноги, сквозь толстое, но прозрачное стекло, я видел под собою небо, и мне казалось, что я стою на круглом зеркале, отражавшем в себе это небо.

Его нигде не было видно. Комната казалась совершенно пустой.
Тут Мэри Поппинс недовольным тоном сказала:
— Дядя Альберт, неужели вы опять? Сегодня же не ваш день рождения, кажется!
Говоря это, она глядела на потолок. Джейн и Майкл тоже взглянули вверх и, к своему великому удивлению, увидели круглого, толстого лысого человечка, который висел в воздухе, ни за что не держась. Вернее, он как будто бы сидел на воздухе, положив ногу на ногу. Он только что выпустил из рук газету, которую, видимо, читал, когда гости вошли...
— Понимаете ли, стоит мне в этот день засмеяться — мне обязательно попадает в рот смешинка, и я так наполняюсь веселящим газом, что просто не могу удержаться на земле. Не только засмеяться — мне достаточно просто улыбнуться. Подумаю о чём-нибудь смешном — и взлетаю, как воздушный шар. И, пока не подумаю о чём-нибудь очень, очень грустном, никак не могу опуститься!..
И у него был такой смешной вид, когда он кувыркался, словно воздушный шар в человеческом облике, хватаясь то за потолок, то за газовый рожок, что Джейн с Майклом, хотя они очень старались соблюсти приличие, просто ничего не могли с собой поделать. Они расхохотались. И ещё как! Напрасно ребята изо всех сил сжимали губы, чтобы не выпустить смех наружу. Это ничуть не помогало. И наконец они покатились по полу, стоная и визжа от смеха...
Джейн не успела ответить, как с ней произошла очень странная вещь. Она вдруг почувствовала, что от смеха она становится всё легче и легче, словно её накачивают воздухом. Это было и странно, и приятно. И её всё больше разбирал смех. И вдруг — гоп! — она сильно подпрыгнула и взлетела.
Онемев от изумления, Майкл глядел, как она пролетает над ним… Вот она взлетела ещё выше и, слегка стукнувшись о потолок головой, оказалась возле дяди Альберта...
-- Эй! Осторожнее! Фарфор! Фарфор!
Последние слова относились к Майклу, который тем временем тоже взлетел и понёсся по воздуху, заливаясь смехом. Он ловко миновал фарфоровые статуэтки на каминной полке и с размаху приземлился на правое колено дяди Альберта...
— Ну, — сказала Мэри Поппинс, — всё это очень глупо и неприлично, но раз уж вы все оказались там и, по-видимому, неспособны опуститься, придётся мне, пожалуй, подняться к вам. С этими словами, к великому удивлению Майкла и Джейн, она вытянула руки по бокам и, не засмеявшись — даже без тени улыбки на лице! — стрелой взлетела в воздух и уселась рядом с Джейн... До сего дня Джейн и Майкл не узнали, что и как сделала Мэри Поппинс. Но в одном они совершенно уверены: едва только дядя Альберт обратился к Мэри, стол покачнулся, потом он накренился, так что чашки и блюдца забренчали, а печенье съехало с блюда на скатерть. И тут стол взмыл в воздух, пролетел через всю комнату и, сделав изящный поворот, встал так, что мистер Паррик оказался на председательском месте!.. И вот наконец они все устроились в воздухе за аппетитно накрытым столом...
Памела Линдон Трэверс «Мэри Поппинс»

ПАУСТОВСКИЙ. КНИГА СТРАНСТВИЙ.
В Батуме мы заночевали.
Это, пожалуй, была одна из самых страшных ночей в моей жизни.
Лил тяжелый дождь. Свободных комнат в гостинице не было, а идти под проливным дождем в другую гостиницу мне не хотелось. Администратор гостиницы вел себя странно. Он сказал, что у него, правда, есть одна комната, но он не решается поселить меня в ней.
…
– Не знаю… Не могу сказать, кацо. Мы не любим пускать в эту комнату постояльцев.
Швейцар снова что-то сказал администратору и испуганно посмотрел на меня.
– В чем же дело? – спросил я. – Значит, есть для этого какая-нибудь причина?
– Там один человек недавно сошел с ума.
– Не каждый же, кто там живет, сходит с ума.
– Ну, все-таки… – уклончиво ответил администратор.
Тогда вмешался швейцар.
– Он сошел с ума ночью, – сказал он вполголоса, – я хорошо помню, было сорок минут четвертого, когда он в первый раз закричал.
– Это было очень страшно, – добавил администратор. – Особенно когда он закричал второй раз. Он выскочил из комнаты, сорвался с лестницы, упал и сломал себе руку. Он ничего не мог сказать, что с ним случилось.
– Ничего особенного в этом я не вижу, – сказал я. – Не ночевать же мне на улице. Покажите мне эту комнату.
Администратор поколебался, взял ключ, и мы поднялись на третий этаж. С площадки третьего этажа шел вверх еще один пролет каменной лестницы. Он заканчивался маленькой глухой площадкой.
С площадки подымалась к чердаку узкая деревянная лестница, похожая на стремянку. Лестница упиралась в дверь, выкрашенную охрой.
…
Я увидел комнату с железной койкой и одним стулом. Больше в комнате ничего не было. Но ничего неприятного в этой комнате я не заметил. Мне только показалось, что единственная, очень сильная электрическая лампочка под потолком слишком выпукло освещает скудную обстановку, – я даже увидел слабую вмятину на подушке от головы. Здесь кто-то, очевидно, недавно ночевал.
– Ничего особенного я не вижу, – повторил я, хотя мне уже стало не по себе от сознания, что эта комната будто наглухо отделена от гостиницы темной лестницей.
– Смотрите сами, – ответил администратор. – Звонка к коридорному нет. Ключ плохо работает. Поэтому лучше не закрывайте дверь.
Он ушел, и только тут я заметил, что в комнате нет окон. Она была похожа на морг – только голые желтые стены и белый потолок. Я лег, но дверь на ключ не запер. Свет я не погасил. Лампа под потолком мешала уснуть, но мне не хотелось вставать, чтобы погасить ее.
…
В конце концов я все ж уснул. Проснулся я внезапно. Несколько секунд я пролежал с закрытыми глазами, потом потянулся к ручным часам на стуле около кровати. Часы показывали сорок минут четвертого.
Почему-то это время испугало меня. С ним было связано что-то неприятное или опасное. Но что? И вдруг я вспомнил рассказ швейцара, что именно в это время из этой комнаты закричал человек, когда он сошел с ума.
Я повернулся на спину, и внезапно ледяная дрожь прошла у меня по всему телу от затылка до пяток, – в потолке, над моей головой, был настежь открыт квадратный люк. За ним зияла чердачная темнота.
Люка этого я раньше не заметил. Кто-то открыл его, когда я спал. И открыл изнутри, с чердака.
Я не спускал глаз с люка и говорил себе: «Спокойно. Главное, не волноваться».
Я быстро осмотрел комнату, – в ней никого не было и не могло быть. В ней не мог спрятаться не только человек, но даже сороконожка. Но все-таки… Я осторожно заглянул под кровать. Там тоже было пусто.
Тогда я перевел глаза на черное отверстие люка и заметил, как там что-то зашевелилось.
Сердце у меня зазвенело, и забилось в висках.
Я увидел, как на краю люка медленно появились мясистые пальцы, – сначала от правой, потом от левой руки.