Подскажите отрывок для конкурса чтецов

Спасибо, князь, со мной так никто не говорил до сих пор,
меня всё торговали, а замуж никто еще не сватал из
порядочных людей.
Слышали, Афанасий Иваныч?
Как вам покажется всё, что князь говорил?
Ведь почти-что неприлично…

— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она
про себя как бы насмешливо .
— Развязка неожиданная… я… не так ожидала…
Да что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение,
садитесь,
поздравьте меня с князем!
Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко,
сходите, прикажите.
Катя, Паша, подите сюда, я замуж выхожу, слышали?
За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и
меня берет!
Да неужто же мне его загубить было? (Она показала на князя.)
Где ему жениться, ему самому еще няньку надо; вон генерал
и будет у него в няньках, — ишь за ним увивается!
Смотри, князь, твоя невеста деньги взяла, потому что она
распутная, а ты ее брать хотел!
Да что ты плачешь-то? Горько, что ли?
А ты смейся, по-моему (продолжала Настасья Филипповна,
у которой у самой засверкали две крупные слезы на щеках).
Времени верь — всё пройдет!
Лучше теперь одуматься, чем потом…
Да что вы всё плачете — вот и Катя плачет!
Чего ты, Катя, милая?
Я вам с Пашей много оставляю, уже распорядилась,
а теперь прощайте!
Этак-то лучше, князь, право, лучше, потом презирать меня стал бы,
и не было бы нам счастья!
Не клянись, не верю!
Да и как глупо-то было бы!..
Нет, лучше простимся по-доброму, а то ведь я и сама мечтательница,
проку бы не было!
Разве я сама о тебе не мечтала?
Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него,
пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь,
бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, —
и вот всё такого, как ты воображала, доброго, честного,
хорошегои такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет:
"Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!"
Да так бывало размечтаешься, что с ума сойдешь…
А тут приедет вот этот: месяца по два гостил в году, опозорит,
разобидит, распалит, развратит, уедет, - так тысячу раз
в пруд хотела кинуться, да подла была, души не хватало,
ну, а теперь… Рогожин, готов?

Монолог Настасьи Филипповны.
Достоевский. Идиот. Часть первая. Глава XVI

ФЕЛИКС КРИВИН. Я БЫЛ ТАРПАНОМ

Я был тарпаном. Нас был целый табун, и мы неслись по степи, перемахивая через холмы и овраги. Земля пролетала у нас под ногами, и мы были свободны от нее, от земли, и от неба, стынущего над головой, и от скучного долга возвращаться домой, на конюшню. У нас не было дома, у нас ничего не было, чем стоило дорожить на земле.
Мы неслись между степью и солнцем, испепеляющими друг друга вечным жаром любви, а может быть, ненависти. Мы неслись между двумя огнями, как стрела, пущенная нам вслед, или пуля, летящая нам навстречу. И на закате, когда, изнемогая, солнце и степь склонялись друг к другу, мы одни не чувствовали усталости.
Мы ничего общего не имели с мустангами, с этими в прошлом домашними лошадьми, которые отказались ходить в узде, но не смогли отказаться от многих старых привычек. Мы никогда не были домашними. Мы всегда презирали узду, даже если она была из чистого золота.
Мой друг Белогрив, который лучше меня разбирался в жизни, не раз говорил:
- У послушной скотины сена полные закрома, но ноги ее опутаны толстой веревкой. Желудок у нас один, а ног вон сколько, о чем же мы должны больше думать?
И, вместо ответа, Белогрив отрывал от земли свои ноги и уносился в степь, увлекая нас за собой.
Белогрив был самым лучшим из нас. Это понимали все, особенно Рыжая Кобылица.
Сейчас даже странно об этом вспоминать. Белогрива давно нет, и давно нет Рыжей Кобылицы, и из всех тарпанов остался только я, да и то этому никто не поверит. "Тарпан? - спросят. - А что это такое - тарпан? "
Но я был тарпаном! И Рыжая Кобылица - это не выдумка, потому что мы ее любили все, все до одного - до того одного, которого она любила.
И, конечно, это был Белогрив.
Та ночь застала нас посреди степи, и мы жались друг к другу, стараясь укрыться от зябкого ветра. И тут я увидел, как Рыжая Кобылица подошла к Белогриву и положила ему на спину свою красивую голову.
- Холодно? - спросил Белогрив.
- Нет, - она сказала и закрыла глаза.
- Устала? - спросил Белогрив.
- Нет, - сказала Рыжая Кобылица.
И вот Белогрив, который так хорошо разбирался в жизни, на этот раз стал в тупик.
- Тогда я не понимаю... -сказал он и замолчал.
Рыжая Кобылица не отходила от него, и голова ее была у него на спине, и глаза ее были закрыты.
Мы все, сколько нас было в табуне, смотрели на них, но никто не решился им помешать.
- А если я не могу без тебя... -сказала Рыжая Кобылица.
- Глупости, - сказал Белогрив. - Ты просто устала.
- Но ты меня любишь?
- Нет. Все это глупости.
Подумать только, что их давно уже нет - ни Белогрива, ни Рыжей Кобылицы. И какое имеет значение, кто кого любил, если их давно уже нет, если от них ничего не осталось?
Но тогда это имело значение. Тогда Рыжая Кобылица сняла голову с его спины и побрела прочь. Она уходила в степь, а мы смотрели ей вслед, и никто не окликнул ее, никто не пошел за нею.
Мы смотрели ей вслед и не сразу заметили, что за нею движутся какие-то тени. Они двигались с разных сторон, постепенно смыкаясь вокруг нее.
- Волки! - крикнул кто-то из нас, но никто не двинулся с места. Мы смотрели на нее, и сердца наши обливались кровью, потому что все мы ее любили. Все, кроме одного.
И вдруг он, этот один, сорвался с места и поскакал по степи. Он бежал так, как умел бежать только он - почти не касаясь земли, распластавши на ветру белую гриву.
Там он и погиб - рядом с нею, с той, которую не любил.
- Ты меня любишь?
- Нет. Все это глупости.
Не знаю, быть может, с тех пор нами овладел страх, и нас все чаще настигали пули и стрелы. Мы уже не летели над землей, а прижимались к ней, выбирая места пониже, чтобы не так бросаться в глаза. Но нас все равно находили и все равно убивали. А потом я остался один...
Но я был, был тарпаном! Я не знал ни этой конюшни, ни этой телеги, я скакал между степью и солнцем,

В Арии Кавародосси Астафьева, Там любой кусок можно взять и жюри хорошо оценивают