ТВОРЧЕСКАЯ РАЗМИНКА: «Встречали нас в таком восторге / В Москве ветровки, гимнастёрки, / И джинсы рваные в Нью-Йорке...

Евгений Евтушенко
На "хвосте "(Андрею Вознесенскому)

Хотел бы я спросить Андрюшу,
а помнит ли сегодня он,
как мы с ним жили
душа в душу
под звуки собственных имен.
Они в божественном начале,
не предвещающем конца,
так упоительно звучали
в метро,
в общагах,
у костра.
Встречали нас в таком восторге
в Москве ветровки, гимнастерки
и джинсы рваные в Нью-Йорке,
где ждали тоже перемен
веснушки,
как глаза колен.

Р. Рождественский... Он жил в СССР, понимая, какую страну и каких людей мы теряем и уже потеряли.

Может быть,
все-таки мне повезло,
если я видел время
запутанное,
время запуганное,
время беспутное,
которое то мчалось,
то шло.
А люди
шагали за ним по пятам.
Поэтому я его хаять
не буду...
Все мы - гарнир
к основному блюду,
которое жарится
где-то Там.

"Оттепель" так и не стала "весной", ей было отведено совсем немного времени…
Как ей и положено, она постепенно замерзала, улетала, исчезала, вплоть до 1968, когда за подавлением Пражской весны окончательно наступила внутренняя зима. Стихотворение Е. Евтушенко о крушении революционной романтики, иллюзий, надежд на социализм с человеческим лицом .
Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета. Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.
Боже мой, как это гнусно!
Боже — какое паденье!
Танки по Яну Гусу,
Пушкину и Петефи.
Страх — это хамства основа.
Охотнорядские хари,
вы — это помесь Ноздрёва
и человека в футляре.
Совесть и честь вы попрали.
Чудищем едет брюхастым
в танках-футлярах по Праге
страх, бронированный хамством.
Что разбираться в мотивах
моторизованной плётки?
Чуешь, наивный Манилов,
хватку Ноздрёва на глотке?
Танки идут по склепам,
по тем, что ещё не родились.
Чётки чиновничьих скрепок
в гусеницы превратились.
Разве я враг России?
Разве я не счастливым
в танки другие, родные,
тыкался носом сопливым?
Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это — родные танки?
Прежде чем я подохну,
как — мне не важно — прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.
Пусть надо мной — без рыданий
просто напишут, по правде:
«Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге».

В старом областном городе еще жива старуха, которая дружила со второй женой Есенина. Старуха до сих пор не знает, что Есенин - великий поэт, что в тот день, когда она познакомилась с Есениным, он написал "Не жалею, не зову, не плачу...". Она с усилием морщится и сухо говорит чужим голосом:" Я совсем не помню, чтобы Зинка, еще до их развода, что-то говорила мне про него". И она права. Кому какое дело кто поэт, а кто неизвестно кто..