Рассказ Певцы Тургенева

Рядчик выбирает для исполнения веселую песню с плясовым
напевом "Распашу я, молода - молоденька", позволяющую ему
показать все возможности его голоса, в то время как Яшка поет
протяжную песню о неразделенной любви - "Дороженьку",
способную найти отклик в сердце русского человека.

"Долго рядчик пел, не возбуждая слишком сильного сочувствия
в своих слушателях; ему недоставало поддержки, хора; наконец,
при одном особенно удачном переходе, заставившем улыбнуться
самого Дикого-Барина, Обалдуй не выдержал и вскрикнул от
удовольствия.
Все встрепенулись. Обалдуй с Моргачем начали вполголоса
подхватывать, подтягивать, покрикивать: «Лихо!.. Забирай, шельмец!..
Забирай, вытягивай, аспид!"
"Один Дикий-Барин не изменился в лице; но взгляд его,
устремленный на рядчика, несколько смягчился, хотя выражение губ
оставалось презрительным.
Ободренный знаками всеобщего удовольствия, рядчик совсем
завихрился, и уж такие начал отделывать завитушки, так защелкал и
забарабанил языком, так неистово заиграл горлом, что, когда,
наконец, утомленный, бледный и облитый горячим потом, он пустил,
перекинувшись назад всем телом, последний замирающий возглас,
общий, крик ответил ему неистовым взрывом.
Обалдуй бросился ему на шею и начал душить его своими длинными,
костлявыми руками; на лице Николая Иваныча выступила краска, и он
словно помолодел;
Яков, как сумасшедший, закричал: «Молодец, молодец!»
Даже мужик в изорванной свите, не вытерпел и, ударив кулаком по
столу, воскликнул: «А-га! хорошо, чёрт побери, хорошо!».
- Ну, брат, потешил! - кричал Обалдуй, не выпуская изнеможенного
рядчика из своих объятий, -потешил, нечего сказать! Выиграл, брат,
выиграл! Поздравляю- осьмуха твоя! Яшке до тебя далеко!"
Пение Якова
"Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и
необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед
вами, уходя в бесконечную даль.
У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы;
глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня.
Жена целовальника плакала, припав грудью к окну.
Яков бросил на нее быстрый взгляд и залился еще звонче, еще слаще
прежнего; Николай Иваныч потупился, Моргач отвернулся; Обалдуй, весь
разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый мужичок тихонько
всхлипывал в уголку, с горьким шёпотом покачивая головой; и по
железному лицу Дикого Барина медленно прокатилась тяжелая слеза;
рядчик не шевелился...
Не знаю, чем бы разрешилось всеобщее томленье, если б Яков
вдруг не кончил на высоком, необыкновенно тонком звуке- словно
голос у него оборвался. Никто не крикнул, даже не шевельнулся;
все как будто ждали, не будет ли он еще петь; но он раскрыл глаза,
словно удивленный нашим молчаньем, вопрошающим взором обвел
всех кругом и увидал, что победа была его.
Мы все стояли как оцепенелые. Рядчик тихо встал и подошел к Якову.
«Ты... твоя... ты выиграл», -произнес он с трудом и бросился вон
из комнаты. Все вдруг заговорили шумно, радостно.
Обалдуй подпрыгнул кверху, залепетал, замахал руками, как мельница
крыльями; Моргач, ковыляя, подошел к Якову и стал с ним целоваться;
Николай Иваныч приподнялся и торжественно объявил, что прибавляет
от себя еще осьмуху пива; Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым
смехом; серый мужичок то и дело твердил в своем уголку, утирая обоими
рукавами глаза, щеки, нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо!».
"Яков наслаждался своей победой, как дитя; всё его лицо преобразилось;
особенно его глаза так и засияли счастьем".

В "Певцах" значим образ голоса.
Именно благодаря разговорам повествователь приходит в кабак,
именно момент пения является кульминационным и именно крик:
"Антропка-а-а!" провожает удаляющегося из села рассказчика.
"Я еще раз взглянул на Якова и вышел. Я не хотел остаться — я боялся
испортить свое впечатление."

Певцы Тургенева... У него крестьяне были, сейчас и до театра допишутся