Norman Parkinson был неисправимым романтиком. Он твердо верил, что фотография не является искусством.
Он советовал молодым фотографам "делать свои снимки так, чтобы они были полны радости, солнечного света, излучали счастье и выглядели соблазнительно". Хотя из такой рекомендации может возникнуть впечатление, что мастер не считал, что его "ремесло" имеет особо широкие возможности, тем не менее его собственный талант никак не назовешь ограниченным. На протяжении ряда десятилетий Norman Parkinson оставался одним из самых выдающихся британских фотографов в области портрета и моды. Norman Parkinson для британцев - имя почти культовое. Он снимал известных людей XX века, включая признанных красавиц. Его услугами пользовались ведущие модные журналы, а королевская семья назначила его придворным фотографом.
Уже в ранних фотографиях Паркинсона конца 30-х годов можно увидеть три «фирменных» составляющих его стиля: склонность к художественному эксперименту, увлеченность концепцией красоты и безграничное уважение к людям и -- шире -- всем явлениям мира.
Эти работы так изящно и легко перекликаются с ведущими тенденциями эпохи, что их можно было бы назвать вторичными, но это было бы большой ошибкой. Скорее они ироничный комментарий (то, что англичане называют tongue-in-cheek) «на полях» модернистского «проекта» . Паркинсон родился в 1913-м, начал снимать в 1931-м, утвердился в профессии где-то к 1935-му, то есть одновременно с Мартином Мункачи, Анри Картье-Брессоном и Брассаем. Свои первые неученические работы он делает спустя десятилетие после знаменитых конструктивистских экспериментов Родченко или фотограмм Мана Рэя и Ласло Мохой-Надя. Влияние последних как будто очевидно в фотографиях «Близнецы Паджетт» или «Миссис Ф. -Г. Майлс, дизайнер аэропланов» .
Однако идеология этих снимков прямо противоположна авангарду: если тот идет от формы и часто равнодушен к объекту, то у Паркинсона живой интерес к последнему главенствует.
Мягкость, красота, такт работ Нормана Паркинсона как будто принципиально невыразимы словами -- как невозможно описать, что так трогает нас в улыбке Джоконды. И эта невозможность проговаривания - еще одно качество, соединяющее его работы с предыдущей художественной традицией как бы через голову всего XX века, да и предшествовавшего XIX. Эта невыразимость к тому же каким-то неуловимым образом завязана на эксперимент и композиционное новаторство. Удивительный оттенок розового в «Осенней фуксии» (обложка для Vogue 1957 года) невозможно описать, а композиции снимков так и хочется зарисовать.
Это нежелание Паркинсона разжевывать на кусочки, делая из визуальных образов удобоперевариваемую кашицу слов и значений, - достаточно редкое качество в современном мире, где художники, как кажется, разучились «говорить цветами» и норовят к каждому произведению написать многотомное объяснение по поводу его вполне тривиальной идеологии и совершенно неочевидной художественной ценности.
