В чем филосовский смысл повести герой нашего времени? я чего-то понять не могу

У главного философского вопроса, решаемого в «Герое нашего времени» : есть ли высокий смысл в человеческом существовании? – имеются ответвления, ведущие к Востоку, к его религиозно-философским системам: верна ли теория фатализма? если верна, то какова роль личной воли в построении человеческой судьбы? имеет ли право человек не заботиться о самосохранении, раз его судьба «написана на небесах» ?
Всё построение романа, перекличка его образов, то или иное разрешение конфликтных ситуаций подчинено осмыслению этого главного вопроса и его ответвлений, причем автор – художник и философ одновременно – подходит к решению теоретических проблем путем их проверки жизнью, судьбой героев. Роман притягивает к себе любого читателя своей авантюрно-приключенческой фабулой, а также и читателя-мыслителя, занятого собственными мучительными размышлениями над смыслом жизни. Роман с годами читается со всё большим интересом, ибо всякий раз заново увлекает острой интригой, изяществом формы и с каждым перечитыванием раскрывается в новых своих философских глубинах и эстетическом совершенстве. В короткой статье не скажешь обо всем – остановлюсь лишь на некоторых ракурсах темы.
С вопроса о роли предопределения в судьбе человека начинается «Фаталист» – ключевая повесть « Героя нашего времени »: «...разговор, против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на Небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra». Задумывается и Печорин, возвращаясь от майора С. пустыми переулками станицы: «...звёзды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!. . И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником!» .
Лермонтов знает, что «исправителем людских пороков» (тоже его слова из предисловия) невозможно стать путем нравоучений, впрямую изрекая истины. И он обращается к сердцу и воображению читателя, к его подсознанию. Рассуждение о звёздах нужно ему, чтобы акцентировать внимание на главном вопросе повести, ни в чем пока читателя не убеждая. В рассуждении этом два заведомо слабых звена, даже и специально подсвеченных автором как слабые. Первое: конечно, светила небесные не принимают участия в наших ничтожных делах, но им не могут быть безразличны деяния глобальные, способные повлиять на судьбу всей планеты Земля и даже на стабильность ее орбиты, ибо нестабильность хотя бы одного небесного тела влечет за собой хаос в сферах небесных. И второе: огонек, зажженный «на краю леса» беспечным странником, не может быть принят за аналог погибающих бесследно страстей человеческих: всем ясно, сколь опасен такой огонек для всего леса (по пословице: от копеечной свечи Москва сгорела) .
В общем, герою якобы «смешно» , он убежден, что фатализм достоин лишь скептической ухмылки, но читателя он своим рассуждением не только не рассмешил и не убедил, а скорее склонил к противоположному мнению.
Заканчивается же история, начатая таким образом, беседой с Максимом Максимычем: «Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу всё, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет Предопределения.. .
– Да, жаль беднягу.. . Чёрт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!. . Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано!. . Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений» . Склонен верить, судя по этим лукавым ходам, и автор. Но все-таки верит не до конца, и нас вовсе не презирает свысока, сам отлично зная Истину, а заставляет, умоляет вместе с ним решить этот вопрос.