В чём состоит светлая сторона печали?

Печаль относится к отрицательным эмоциям. Но что отрицают отрицательные эмоции? Возможность решения задачи, например, возможность ответной любви. Причины, по которым решение задачи оказывается невозможным, бывают разными. Например, девушка в грош не ставит юношу, презирает его и открыто смеется над ним. Едва ли в этом случае юноша испытает печаль. Скорее, гнев, ярость, ажитированное раздражение, мрачное вдохновение злости оскорбленного чувства. Или другая причина: девушка любит совсем иного юношу. Тогда раздражение будет направлено на другого юношу. Или на себя самого и свои недостатки, или на девушку и ее слепоту к очевидным достоинствам влюбленного в нее. Возможно, некоторое время спустя, юноша отчаивается исправить свои недостатки, или отчаивается сравняться в достоинствах с конкурентом, или убеждается, что никакими достоинствами на самом деле не обладает. Это тоже не печаль. В этом случае уместно говорить об унынии, остром чувстве собственного бессилия. Юноша понимает, что система его самооценок была завышенной, поддельной, и в табеле собственной успешности вместо пятерок надо проставлять колы. Тогда вдохновение агрессии будет направлено против себя самого.
Как видите, оттенки слов передают главным образом адрес, в который направлено разочарование. Злость на девушку, злость на соперника, злость на себя самого. В любом случае разочарование сопровождается раздражением на собственное бессилие. Если раздражение не находит себе выхода и не рассасывается само по себе, оно перерастает в хандру – уныние с признаками физического страдания, болезни. Хандра, сплин – это стабильная установка на негативное восприятие практически любого события и любой задачи. Шутка Маяковского: «Причесываться? Но зачем? На время – не стоит труда, а вечно причесанным быть невозможно» .
Если сорвалось решение неважной задачи, уныние будет слишком сильной лексемой, и больше подойдет слово «грусть» . Таким образом, язык схватывает не только адрес разочарования, не только ажитацию, и не только длительность аффекта, но и сравнительную тяжесть ущерба.
«Тоска» , как представляется, включает в свое содержание непреодолимое недовольство объективной природой внешнего мира и собственного тела. Тоска может быть высокой – по миру, населенному идеальными людьми. Тоска по родине – известное недовольство чужбиной, ее неудобством и странностью. Тоска по небесам, тоска по Христу, по обетованному, но все равно бесконечно далекому раю. Тоска по не отпущенным способностям – например, тоска по возможностям птиц или рыб. Тоска неотделима от воображения, и, видимо не может быть свойственна животным. (См. комментарий) .

думаю, в доброй памяти )))

Печаль и радость - две стороны медали.

У неё нет светлой стороны,

Печаль - это понимание..

Она небесконечна, как и все живое на земле !

В надежде" и это пройдет,,, "

В надежде на лучшее

Светлой стороны -не вижу и немогу понять, ведь печаль не соизмерима ни с чем : болью, скорбью, и, т, Д и Т, П

в спокойствие и умиротворение....

в осмыслении...

Расскажи мне о жизни, о, жужелица! Прожужжи мне все уши вестями, просверли мне сверлом дивно свернутой в деревянных сумерках свирельного раструба пасторалью всю голову, а на что мне моя голова? Я печален, я мистер Печалин, важный грач по фамилии Чаплин, у излучин ручья, у печалин реки, у растерзанной пашни, где пепел, погруженный в густеющий воздух, поднимается и опускается, пепел молодости, радиации, пепел тела, в черных урнах из молибдена, я печален как мистер Печалин. Телефон, нежный голос Наташи, смертельный, и высокая дыба печали, на которой я как на вышке, как на высшем своем превосходстве, данном мне Королем Всех Причалов, всех прощаний и сожалений.

Вот колеблющийся, вот дымчатый, переливчатый нервный мир. Весь зависший на грани капели, нервно-ртутный и неисправимый, как название «Анжеро-Судженск» , как ослабшая капля расплава, как плывущий впотьмах по Вселенной удивительно медленным брассом Бог сирени и запаха снега. Я устал, как осенняя ветка, я бреду словно трещины лента в лобовом стекле автомобиля, я не знал, где в густой глухомани мне прорезать смертельность свободы. Я устал, я почти гениален, я случаен, как пламя, как черная груша, как уроки на завтра, как бред лазарета, как глухие чеканщики Назарета, как июльская пыль Междуречья, где ступня оставляет печать, чуть похожую на букву «ё», проминая пыльную скатерть песков. Я лечебно печален, я под гипнозом, и пока не уйдет эта дрожь во мне, словно дрожь замороженного колокола от удара новокаинового языка, я останусь висеть в обнуленном воздухе, приведенный к общему знаменателю, как сигаретный дым, изощрившийся в пустоте.