Как картину назовем? +

Когда в 1993 году мне предложили открыть мою первую персональную выставку в главной картинной галерее нашего города, передо мной встала очень серьёзная проблема. Это был мой первый экскурс в живопись, и совсем не думалось о выставке, тем более — о персональной. Из пятидесяти картин, которые были написаны к тому моменту, название было только у одной. И я впервые задала себе вопрос: “Что же я рисую? ” И как не напрягала воображение, ничего не могла придумать в ответ. Но колесо уже закрутилось, и остановить его было невозможно. В прессе Калининграда и по всем каналам телевидения прошла информация о “явлении в мир художника”. Толковалось всё очень красиво и не очень правдоподобно. От “самородка” до “когда после тяжёлой болезни она пришла в себя… и началось”. Не имея ни опыта в таких делах, ни должной сноровки, я не нашлась, как опровергнуть эти разнотолки, а скорее — домыслы. Тем более что инициатива проведения выставки принадлежала администрации города. Как я теперь понимаю, срочно требовался начинающий художник, которого “подавали” для создания имиджа начинающей же начальнице отдела культуры мэрии. Прошло уже столько лет, а мне до сих пор стыдно вспоминать, как извращена была сама идея той выставки. Я чувствовала себя овцой, которую ведут на заклание. Не будучи профессионалом, я понимала, что в городе есть много достойнейших художников, и им будет трудно пережить этот мой фурор. “Кто она такая? ”
Спасение моё оказалось в моих же картинах. Я умудрилась открыть эту свою первую выставку в два этапа. Объявив устроителям, что у картин нет названий, и что я не могу ничего придумать, я получила добро развесить всё “просто так”, потому что “пришла в себя, и …началось”. Слава Богу, среди этого множества безымянных картин, к которым я и сама ещё не просто не привыкла, а вообще не могла соотнести их с собой, была одна, — любимая и осмысленная. Она дала в будущем пищу не только всем последующим выставкам и первой книге, но и моему гражданскому, духовному и творческому самостоянию. Она называлась “Иди, любя”, была большая (80х150см) , вертикальная, сияющая чудесными красками (нитроэмали по шёлку!) . Она положила начало моим многочисленным авторским техникам. В ней было столько моего ощущения жизни!
Если бы вернуть то время и дать мне право решать, я сделала бы выставку одной картины. И это не было бы стыдно. А тогда, подгоняемая одобрительными похлопываниями по плечу, я водрузила эту картину в красный угол зала, а все остальные — за компанию — по всем стенам. Назвала выставку, конечно же, “Иди, любя” и приготовила место для битья.
Но на открытии произошло чудо: люди подолгу стояли у картин, потом подходили ко мне, поздравляли, восхищались. И, конечно же, спрашивали, почему картины без названий. После многочисленных просьб я вынуждена была что-то сделать. И тут на помощь пришли стихи. Мои, конечно. Тогда ещё не была опубликована книга, да и не думалось даже об этом, но от обилия листов, листочков и просто шпаргалок со спешно записанными четверостишиями ломились полки в моём шкафу.
В один из вечеров я сгребла всю эту кучу и, обложившись со всех сторон, начала читать “относительно выставки”. К утру была готова папка со стихами, которые удивительно точно раскрывали смысл картин. Это было потрясшим меня открытием. О компьютере тогда ещё и не мечталось, печатной машинки у меня тоже не было. И целый день на плотных картонках (слава Богу, почерк у меня нормальный) я писала аннотации в стихах к каждой картине. Потом умные люди назвали это поэтическим сопровождением. И состоялось ещё одно открытие выставки уже один на один с моими зрителями. Всё было просто, по-человечески тепло и радостно. Я с удивлением видела, как люди переписывали стихи в записные книжки. Так родилась традиция — теперь на всех моих выставках картины сопровождаются стихами.
Тогда, на первой выставке, многие обратились ко мне с просьбой издать сборник стихов. Но это — отдельная эпоха. И рассказ о ней тоже будет отдельным.

Николай Рудь

86

20.01.2012