Помогите найти Анализ прозы Барышня-Крестьянка

Готовясь к выступлению на одной конференции по "Барышне-крестьянке", я долго не мог придумать название, которое бы как можно в меньшем количестве слов вобрало в себя то, что пусть не в полной мере, но в значительной степени отражало бы и открытость (восполняемость) пушкинской прозы в общем, и особенности последней повести белкинского цикла в частности. В конце концов заголовок был найден - "Крестьянский спектакль барышни".

Если не подходить чересчур предвзято к "Повестям Белкина", то - в общем-то - каждая из них представляет собою своеобразный спектакль с той или иной точки зрения. Не отрицая подавляющего большинства мнений, комментируя, дополняя и развивая некоторые из них, а также предлагая свой ракурс, в этой статье речь пойдет - помимо всего прочего - о заданности, а не служебно-пародийном характере пушкинской игры с перснажами, стилями и мотивами, о том, что читатель (как и исследователь) может и должен выявить правила этой игры. Предварительно сделаем короткий обзор всех повестей с интересующей нас точки зрения.

В первой повести ("Выстрел") мы уже обратили внимание на своеобразную игру с эпиграфами и откликом на них в последнем предложении. Напомню также, что вместо дуэлей и подготовки к ним перед читателем в общем-то только игра в стрельбу - стреляют куда угодно, только не в человека с целью убить его. Во второй повести - игра самых разнообразных стихий, от метели до... "чуткости" лошадей. Ведь неудачный тандем Владимира Николаевича со своим конем это тоже своеобразный драматургический ход. "Метель" вообще изобилует театральными масками: так и просится на сцену или в кинематограф. Даже странно, что такой привилегией до сих пор пользовался в основном "Станционный смотритель". "Гробовщик" поражает непривычной игрой настроений. А от верности читательского (или - режиссерского) взгляда на историю Самсона Вырина во многом зависит правильность восприятия нами Дуни: не жертва она, и уж во всяком случае - не "блудная" дочь.

В каждой из "Повестей Белкина" кони вроде и выступают в роли необходимого, но все же только фона, однако эта их "второстепенность" оказывается нередко ключевым и даже решающим моментом сюжета. Трагизм встречи Сильвио с графом усиливается тем, что вот-вот ожидается прибытие его жены, лошадь у которой "что-то заупрямилась; она испугалась (...) и пошла пешком" (VI.99)1. Разгневанный из-за отсутствия на станции лошадей Минский успокоился, увидев Дуню, "согласился ждать лошадей и заказал себе ужин" (VI.135). Такая вот интересная завязка в "Станционном смотрителе", да еще чуть ли не в середине повести. Да и сама Дуня по совету отца "села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул, и лошади поскакали" (VI.137). А сколько говорит нам карета в шесть лошадей, на которой приехала "прекрасная барыня (...) с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською" (VI.143-144). А многое решающее примерение соседей в "Барышне-крестьянке" происходит тоже с помощью лошади, которая "доскакав до оврага, прежде ею не замеченного, вдруг кинулась в сторону, и Муромский не усидел" (VI.159).

Последняя повесть белкинского цикла за всю историю исследования пушкинской прозы получила наименее благоприятную критику. Подавляющяя часть упреков относилась к чрезмерной - по мнению литературоведов - маскарадности и карнавальности. Одним из первых "Барышня-крестьянка" была заклеймена Виссарионом Григорьевичем Белинским, в которой тот видел вещь "особенно жалкую", "неправдоподобную, водевильную"2. По мнению П. Дебрецени, это объясняется построением действия повести на основе театральных переодеваний. Анализируя повесть, американский пушкиновед даже формулирует некое правило: "The less ambitious Pushkin's design, the more scope he seems to give to the comparativist" ("Чем меньше амбиций в пушкинском замысле, тем более простора он, кажется, дает компаративисту".) Другая часть исследователей пушкинского творчества (В.Ф. Боцяновский, В.В. Виноградов, В.В. Гиппиус, М.С. Альтман) делала акцент на пародийн