Это реальные пацаны? Если да, то почему они не серьёзные? СМ. ВНУТРЯХ...

Дядя военком! Мы в армию хотим! Ну пажаласта!

это хулиганы.. тогда и я похулиганю.. .

В темных, злых глазах нет ничего, кроме готовности защищаться, раз ты такой
оказался. И ни тени испуга. Вздумал хулиганить, так есть кому призвать тебя к
порядку.
Он растерялся, он абсолютно ничего не понимал.
— А-а-а… Что случилось-то?
— Нельзя.
— А что можно? Трахать только? — криво ухмыляясь, упавшим голосом.
Он тоже слегка отодвинулся, давая ей понять, что никаких эскапад от него ждать
не надо. Она это поняла.
— Можно трахать, лапать, мацать, щупать, — методично, размеренно произнесла
она, как на диктанте иностранных слов в младших классах и чуть кивая при
каждом слове. Каждое слово произнесено отчетливо, педантично, как новый для
аудитории академический термин. Ни тени сарказма или эпатажа, столь здесь
ожидаемых. И неожиданно прибавила:
— В махонах не целуются.
Чуть ли не сочувствие послышалось в ее словах, сочувствие к несмышленышу. Но
сказано это было, так сказать, в сторону. Замечание в скобках.
— Ложитесь, — точно таким же тоном, как и в первый раз, сказала она,
одновременно отрезая, оставляя позади всю эту только что произошедшую ерунду.
А может, уйти? Просто уйти, вежливо откланявшись. Засиделся я у вас, мол. Но
он не ушел.
Он лег. Голая, она стояла перед ним. Он смотрел и ждал, что будет.
И тут она вдруг сжала в ладонях обе свои прекрасные сиськи, приподняв их и
сблизив, и начала сладострастно извиваться, выгибаться, медленно обводя языком
губы, полуприкрыв закатившиеся глаза.
Гос-с-поди Боже ты мой!
Он офонарел. У него даже не сразу достало сил, чтобы попросить ее прекратить
это. Прекратить это.
Он мягко взял ее за руку. Что-то стало прямо аж худо.
— Слушай… давай не надо.
Она тут же остановилась. Будто кнопку нажали.
Он, в страхе, чтобы она что-нибудь не сказанула, опередил ее:
— Слушай, может, просто… поговорим?
Он сказал это почти умоляюще. Чтобы она поняла наконец, что он придурок, ну
просто придурок, но совершенно же безобидный, ведь ничего же плохого он не
сделал, ведь да? Деньги он заплатил и вообще скоро уберется; ему было жутко
совестно за этот кошмар, который она над собой учинила, и было совестно за то,
что ее извивания произвели на него впечатление, обратное ожидаемому, и он не
сумел этого скрыть.
А зачем еще “говорить”? Надо уйти, вот и все. Вежливенько уйти. Но он
почему-то не мог.
Она абсолютно не выглядела чем-либо недовольной. Они легли. Места было мало, и
он лежал на боку. Она лежала на спине. Его как будто рядом и не было. Он
молчал. Она тоже молчала. Осмелившись, он вгляделся в ее лицо.
А глаза-то — больные-больные. Зверь в зоопарке.
Молчание становилось нестерпимым. Он спросил:
— Как тебя зовут? — ожидая, что она ответит: “А твое какое дело? ” И впрямь,
какое?
Она откликнулась:
— М-м-м?. .
Звуком, промежуточным между “у” и “м”, как будто очнулась и не сразу поняла,
где она и что происходит.
— Марьяна.
— Марьяна, — пробормотал он, как будто припоминая, не знает ли такую, хотя,
ясное дело, что знать он ее не мог. И еще что-то как будто начальственное было
в этом припоминании, как если бы он разговаривал с подчиненной. Ужасно глупо
вышло.
— А лет тебе сколько?
На этот раз — с суровым участием. Перевоспитывать пришел. Даже лучше — святой
и блудница. Она — голая, святой — голый, в презервативе и чуть ли не на ней
лежит. Сильно. Павел Мейлахс. ШЛЮХА
Так прощай, Париж продажный, Не хочу твоих румян! Здесь искусство - дым миражный, Нежность женская - обман. Уберечь от всех хочу я Тайну рифм и поцелуя. Руку дай! Бежим в поля! С нами любит вся земля! Пьер-Жан Беранже Перевод Вс. Рождественского ПОЛЯ

в укор дарвину!)))

лица их необезображены интелектом

потому что, бродячие...))))

не.. ща они уже сё

Какая радость жизни.