Мертвые души. В ЧЕМ СОБАКЕВИЧ ОПРАВДЫВАЕТ СВОЮ ФАМИЛИЮ??

ну.. животными инстинктами. .

ГРУБОСТЬ Себастьян\ Я дух, но воплощенный в грубой ткани, \ Доставшейся мне в материнском чреве. \ А будь вы женщиной - а в остальном\ \ Вы совпадаете, - я б пролил слезы\ На ваши щеки и воскликнул: "Здравствуй, \ Усопшая Виола! " Уильям Шекспир. Перевод Д. Самойлова Двенадцатая ночь, или как пожелаете
ГРУБОСТЬ Лир\ Нет, никогда тебя не прокляну я. \ Твоя природа нежная не может\ Быть грубой. Той глаза глядели гордо, \ Твои - ласкают, а не жгутся. Ты\ В утехах не откажешь мне, не будешь\ Мне свиты уменьшать и пререкаться, \ И запираться на запор не будешь\ Ты от меня. Ты лучше понимаешь\ Природы долг, обязанность детей, \ Благовоспитанность и благодарность. \ Ты не забыла, что тебе полцарства\ Я подарил. Уильям Шекспир. Перевод М. Кузмина КОРОЛЬ ЛИР
ГРУБОСТЬ Каин, \ Ты и на Аду хмуришься? \ Каин\ Нет, Ада! \ Но я один побуду. Авель, мне\ Не по себе; но это ненадолго. \ Иди же, брат. И вы идите, сестры. \ Не должно нежность грубостью встречать: \ Я буду вслед за вами. Джордж Гордон Байрон 1821 Перевод И. Бунина 1905 КАИН\Мистерия
ГРУБОСТЬ Здесь встретился гонец мне, чей приезд\ Мне отравил прием так очевидно; \ Он оказался тем же самым малым, \ Что с вами грубым быть посмел недавно. Вильям Шекспир. Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник КОРОЛЬ ЛИР
ГРУБОСТЬ О арфа, пробудись! Пускай груба\ Рука, припавшая к твоей струне, \ О, пробудись, хоть не сулит судьба\ Мне свой напев сложить по старине, \ Пускай не часто доведется мне\ Тебе напомнить песни прежних лет, \ Однако буду счастлив я вполне, \ Коль хоть в одной душе найду ответ. \ О чаровница, сбрось молчания обет! Вальтер Скотт. Перевод П. Карпа ОХОТА
ГРУБОСТЬ Был груб когда-то человек: \ Младенцем жил и умер грек. \ И в простоте первоначальной, \ Что слышал в сердце молодом, \ Творил доверчиво резцом\ Он в красоте монументальной, \ Творил, как песнь свою поет\ Рыбак у лона синих вод, \ Как дева в грусти иль веселье, \ В глуши альпийского ущелья.. . Аполлон Майков 1846 СКУЛЬПТОРУ
ГРУБОСТЬ "Вновь, плющ, и мирт, и лавр вечнозеленый, \ Вновь с ваших густолиственных ветвей\ Побеги, неокрепшие покуда, \ Безжалостно я буду\ Срывать рукою грубою своей. Джон Мильтон. Перевод Ю. Корнеева ЛЮСИДАС
ГРУБОСТЬ Влекусь я более мучительно и страстно, \ Ты для меня ничтожней и пошлей. \ "Как это может быть? " - ты спросишь. \ Да ведь обидою такой\ В мечты влюбленного ты больше страсти вносишь, \ Но гасишь в нем любви огонь святой. КАТУЛЛ (Около 87-54 гг. до н. э.) . Перевод Ф. Е. Корша
ГРУБОСТЬ Я зол, что нравы наши грубы: \ От произвола гибнет Русь! \ Но - треснет мне хожалый в зубы.., \ Я оботрусь! Я оботрусь! Александр Амфитеатров 1904 ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

О характере Собакевича говорит и внутреннее убранство дома. В гостиной висят картины с изображением греческих полководцев; все эти герои были «с такими толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь проходила по телу» . Рядом с полководцами разместилась «греческая Бобелина, которой одна нога казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют нынешние гостиные» .

Мебель в комнатах прочна, неуклюжа и сходна с хозяином: пузатое ореховое бюро на пренелепых ногах - совершенный медведь. «Стол, кресла, стулья - все было самого тяжелого и беспокойного свойства, - словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич! » или «И я тоже очень похож на Собакевича! »

Над отделкою таких людей, как Собакевич, природа долго не мудрила, не применяла тонких инструментов, а рубила со всего плеча: «Хватила топором раз - вышел нос, хватила в другой - вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «живет! » Получился человек, похожий на средней величины медведя, во фраке медвежьего цвета, шагающий вкривь и вкось и наступающий постоянно на чужие ноги. В довершение сходства даже звали его Михайлом Семеновичем. «Казалось, в этом теле совсем не было души или она у него была, но вовсе не там, где следует, а как у бессмертного Кощея гдето за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности» .

Неуемное насыщение является смыслом существования Собакевича: «У меня когда свинина, всю свинью давай на стол, баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся! Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует» . И «мера» его «души» на этот счет безмерна. На завтраке у полицмейстера Собакевич наметил для себя гигантского осетра и «в четверть час# с небольшим доехал его всего» . Когда хозяин и гости вспомнили об этом «произведении природы» , от него остался один хвост, «а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какуюто сушеную маленькую рыбку. Отделавши осетра, он сел в кресла и уж более не ел, не пил, а только жмурил и хлопал глазами» . «Душа» его впала в блаженное оцепенение.

Противник «высоких материй» , Собакевич обо всем, что не связано с его практическим интересом, судит е топорной прямолинейностью. Просвещение - вредная выдумка. Люди все - воры и разбойники: «Я знаю всех: это все мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья» .

В своих пределах Собакевич умен. Без труда он угадывает хитрый замысел Чичикова и вступает с ним в торговлю. Тутто и обнаруживается вдруг странный парадокс, неожиданный штрих в характере Собакевича. На него ведь был уже «тонкий» намек при описании картин в гостиной: «Между крепкими греками, неизвестно каким образом и для чего, поместился Багратион, тощий, худенький, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках» . Вспомним тощенькую супругу у толстого Собакевича!