Подскажите какой-нибудь не классический, красивый и эмоциональный короткий отрывок прозы без диалогов

...Ветер свистел, визжал, кряхтел и гудел на разные лады.
То жалобным тоненьким голоском, то грубым басовым
раскатом распевал он свою боевую песенку.
Фонари чуть заметно мигали сквозь огромные белые хлопья снега,
обильно сыпавшиеся на тротуары, на улицу, на экипажи,
лошадей и прохожих. А я все шла и шла, все вперед и вперед...
Нюрочка мне сказала:
"Надо пройти сначала длинную большую улицу,
на которой такие высокие дома и роскошные магазины,
потом повернуть направо, потом налево,
потом опять направо и опять налево, а там все прямо,
прямо до самого конца - до нашего домика.
Ты его сразу узнаешь. Он около самого кладбища,
тут еще церковь белая... красивая такая".
Я так и сделала.
Шла все прямо, как мне казалось, по длинной и широкой улице,
но ни высоких домов, ни роскошных магазинов я не видала.
Все заслонила от моих глаз белая, как саван, живая рыхлая
стена бесшумно падающего огромными хлопьями снега.
Я повернула направо, потом налево, потом опять направо,
исполняя все с точностью, как говорила мне Нюрочка, -
и все шла, шла, шла без конца.
Ветер безжалостно трепал полы моего бурнусика,
пронизывая меня холодом насквозь.
Хлопья снега били в лицо.
Теперь я уже шла далеко не с той быстротой, как раньше.
Ноги мои точно свинцом налились от усталости,
все тело дрожало от холода, руки закоченели,
и я едва-едва двигала пальцами.
Повернув чуть ли не в пятый раз направо и налево,
я пошла теперь по прямому пути.
Тихо, чуть заметно мерцающие огоньки фонарей попадались
мне все реже и реже...
Шум от езды конок и экипажей на улицах значительно утих,
и путь, по которому я шла, показался мне глухим и пустынным.
Наконец снег стал редеть. Даль чуточку прояснела, но вместо этого
кругом меня воцарились такие густые сумерки,
что я едва различала дорогу.
Теперь уже ни шума езды, ни голосов
не слышалось вокруг меня.
Какая тишина! Какая мертвая тишина!..
Но что это?
Господи, да где же я?
Ни домов, ни улиц, ни экипажей, ни пешеходов.
Передо мною бесконечное, огромное снежное пространство...
Какие-то забытые здания по краям дороги...
Какие-то заборы, а впереди что-то черное, огромное.
Должно быть, парк или лес - не знаю.
Я обернулась назад...
Позади меня мелькают огоньки... огоньки... огоньки...
Сколько их! Без конца... без счета!
- Господи, да это город! - А я ушла на окраину...
Нюрочка говорила, что они живут на окраине.
Ну да, конечно! То, что темнеет вдали, это и есть кладбище
Там и церковь, и, не доходя, домик их!
Все, все так и вышло, как она говорила. А я-то испугалась!
Вот глупенькая!
И с радостным одушевлением я снова бодро зашагала вперед.
Но не тут-то было!
Ноги мои теперь едва повиновались мне.
Я еле-еле передвигала их от усталости.
Невероятный холод заставлял меня дрожать с головы
до ног зубы стучали, в голове шумело, и что-то изо всей
силы ударяло в виски.
Ко всему этому прибавилась еще какая-то странная
сонливость.
Мне так хотелось спать, так ужасно хотелось спать!
"Ну, ну, еще немного - и ты будешь у твоих друзей,
увидишь Никифора Матвеевича, Нюру, их маму, Сережу!" -
мысленно подбадривала я себя, как могла...
Но и это не помогало.
Ноги едва-едва передвигались, я теперь с трудом
вытаскивала их, то одну, то другую, из глубокого снега.
Но они двигаются все медленнее, все... тише...
Наконец я не выдерживаю и опускаюсь на сугроб
на краю дороги.
Ах, как хорошо! Как сладко отдохнуть так!
Теперь я не чувствую ни усталости, ни боли...
Какая-то приятная теплота разливается по в телу...
Ах, как хорошо! Так бы и сидела здесь и не ушла никуда отсюда!

Гл. XXIПод шум ветра и свист метелицы
http://az.lib.ru/c/charskaj...

"- Я слушал обвинения, которые здесь сегодня высказывались по моему адресу, и все время спрашивал себя, что я сделал дурного. Я не желаю работать с шарлатанами. Я не верю в шарлатанские средства. Вот потому-то я не читаю половины тех "высоконаучных" реклам, которые дождем сыплются в мой ящик с каждой почтой. Я знаю, что говорю резче, чем следует, но иначе не могу. Мы недостаточно терпимы. Если мы будем упорно считать все, что внутри нашей корпорации, правильным, а за всем, что в нее не входит, будем отрицать право на существование, - это будет гибелью прогресса в науке. Мы превратимся в тесное и замкнутое монопольное предприятие. Нам давно пора начать наводить у себя порядок. Я имею в виду не поверхностные недочеты. Начнем сначала: вспомним, какую никуда не годную подготовку получают врачи. Когда я окончил университет, я был угрозой для общества. Названия нескольких болезней и лекарств, которые полагалось прописывать против них, - вот все, что я знал. Я не умел даже закрыть акушерские щипцы. Всему, что я знаю, я научился потом. А много ли врачей научается чему-либо, кроме тех элементарных знаний, которые дает им практика? Им некогда, беднягам, они с ног валятся. Вот где корень зла. Мы должны организоваться в научные коллективы. Нужны обязательные курсы повышения квалификации врачей. Должно быть сделано могучее усилие двинуть науку вперед, покончить со старой системой "бутылок микстуры", дать каждому практикующему врачу возможность учиться, объединяться с другими в исследовательской работе. А как быть с торгашескими тенденциями? Бесполезное лечение в погоне за гинеями пациентов, ненужные операции, множество недостойных псевдонаучных фокусов и стяжательских замашек - не время ли кое с чем распроститься? Вся наша корпорация чересчур нетерпима и самодовольно-ограниченна. В силу ее структуры она косна. Мы никогда не думаем о движении вперед, об изменении системы. Мы обещаем что-то сделать, но не делаем. Годами вопим об эксплуататорских условиях работы наших сестер и сиделок, о жалких грошах, которые они получают. И что же? Их по-прежнему эксплуатируют, платят все те же ничтожные гроши. Это только так, первый попавшийся пример. А главное - вот что: мы не даем хода нашим пионерам. Доктор Хексем, человек, осмелившийся давать наркоз при операциях костоправа Джервиса, был в самом начале своей работы исключен за это из списка врачей. Десять лет спустя, после того как Джервис спас сотни людей, перед болезнями которых оказались бессильны лучшие хирурги Лондона, когда ему пожаловали титул, когда все "светила" объявили его гением, тогда мы пошли на попятный и дали Хексему почетное звание доктора медицины. Но к этому времени Хексем уже умер от разбитого сердца. Я знаю, что в своей практике врача я наделал много ошибок, и скверных ошибок. Я о них, конечно, сожалею. Но в Ричарде Стилмене я не ошибся. И не жалею, что работал с ним. Об одном вас прошу: посмотрите на Мэри Боленд. У нее был туберкулез верхушек, когда ее привезли к Стилмену. Теперь она здорова. Если вы требуете, чтобы я оправдался в моем не достойном врача поведении, так вот оно, мое оправдание, - здесь перед вами. "