Помогите найти отрывок прозы о ВОВ, чтобы были диалоги. Конкурс, нужно рассказать от разных ролей.

Отрывок из книги Э. М. Ремарка "На Западном фронте без перемен"

Шквальный огонь. Заградительный огонь.
Огневые завесы. Мины. Газы. Танки. Пулемёты. Ручные гранаты.
Всё это слова, слова, но за ними стоят все ужасы,
которые переживает человечество.

Наши лица покрылись коростой, в наших мыслях царит хаос,
мы смертельно устали; когда начинается атака,
многих приходится бить кулаком, чтобы заставить их
проснуться и пойти вместе со всеми; глаза воспалены,
руки расцарапаны, коленки стёрты в кровь, локти разбиты.

Сколько времени прошло?
Что это — недели, месяцы, годы? Это всего лишь дни.
Время уходит, — мы видим это, глядя на бледные,
бескровные лица умирающих; мы закладываем в себя пищу,
бегаем, швыряем гранаты, стреляем, убиваем, лежим
на земле; мы обессилели и отупели, и нас поддерживает
только мысль о том, что вокруг есть ещё более слабые,
ещё более отупевшие, ещё более беспомощные,
которые, широко раскрыв глаза, смотрят на нас,
как на богов, потому что нам иногда удаётся избежать смерти.

В те немногие часы, когда на фронте спокойно,
мы обучаем их: "Смотри, видишь дрыгалку?
Это мина, она летит сюда! Лежи спокойно, она упадёт вон там,
дальше. А вот если она идёт так, тогда драпай!
От неё можно убежать".
Мы учили их улавливать жужжание мелких калибров,
этих коварных штуковин, которых почти не слышно;
новобранцы должны так изощрить свой слух,
чтобы распознавать что эти снаряды опаснее
крупнокалиберных, которые можно услышать издалека.
Мы оказываем им, как надо укрываться от аэропланов,
как притвориться убитым, когда противник ворвался
в твой окоп, как надо взводить ручные гранаты,
чтобы они взрывались за секунду до падения.
Мы учим новобранцев падать с быстротой молнии в воронку,
спасаясь от снарядов ударного действия, мы показываем,
как можно связкой гранат разворотить окоп,
мы объясняем разницу в скорости горения запала у
наших гранат и у гранат противника.
Мы обращаем их внимание на то, какой звук издают
химические снаряды, и обучаем их всем уловкам, с
помощью которых они могут спастись от смерти.

Они слушают наши объяснения, они вообще послушные
ребята, но когда дело доходит до боя, они волнуются и
от волнения почти всегда делают как раз не то, что нужно.

Хайе Вестхуса выносят из-под огня с разорванной спиной;
при каждом вдохе видно, как в глубине раны работают лёгкие.
Я ещё успеваю проститься с ним.

Мы видим людей, которые ещё живы, хотя у них нет головы;
мы видим солдат, которые бегут, хотя у них срезаны обеступни;
они ковыляют на своих обрубках с торчащими осколками
костей до близжайшей воронки; один ефрейтор ползёт
два километра на руках, волоча за собой перебитые ноги;
другой идёт на перевязочный пункт, прижимая руками к
животу расползающиеся кишки; мы видим людей без губ,
без нижней челюсти, без лица; мы подбираем солдата,
который в течении двух часов прижимал зубами артерию
на своей руке, чтобы не истечь кровью; восходит солнце,
проходит ночь, снаряды свистят, жизнь кончена.

Зато нам удалось удержать изрытый клочок земли,
который мы обороняли против превосходящих сил
противника; мы отдали лишь несколько сот метров.
Но на каждый метр приходится один убитый.

Это было производственное совещание, такое же, какое собиралось на заводах, в полевых станах. Но не ткачи, не пекари, не портные сидели здесь, не о хлебе и молотьбе говорили люди.

Булатов рассказал, как он, увидев немца, шедшего по дороге в обнимку с женщиной, заставил их упасть на землю и, прежде чем убить, раза три дал им подняться, а затем снова заставил упасть, подымая пулями облачки пыли в двух-трех сантиметрах от ног.
— А убил я его, когда он над ней стоял, так крест-накрест и полегли на дорогу.
Рассказывал Булатов лениво, и рассказ его был ужасен тем ужасом, которого никогда не бывает в рассказах солдат.
— Давай, Булатов, без бреху, — прервал его Зайцев.
— Я без бреху, — сказал, не поняв, Булатов. — Мой счет семьдесят восемь на сегодняшний день. Товарищ комиссар не даст соврать, вот его подпись.
Крымову хотелось вмешаться в разговор, сказать о том, что ведь среди убитых Булатовым немцев могли быть рабочие, революционеры, интернационалисты… Об этом следует помнить, иначе можно превратиться в крайних националистов. Но Николай Григорьевич молчал. Эти мысли ведь не были нужны для войны, — они не вооружали, а разоружали.

«Жизнь и судьба», Василий Гроссман