Помогите, пожалуйста! Повесть ДЕТСТВО Толстой. 15 глава (детство) в краткости Спасибо*

Глава XV. Детство
Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений. Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице; уже поздно, давно выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь.
Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу! Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на ее лицо как она взглянула на меня и как улыбнулась.
Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло.

— Ты опять заснешь, Николенька, — говорит мне maman, — ты бы лучше шел на верх.

— Я не хочу спать, мамаша, — ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят.

Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам.

— Вставай, моя душечка: пора идти спать.

Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но еще крепче целую ее руку.

— Вставай же, мой ангел.

Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением

— Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю!

Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими руками мою голову, целует меня в лоб и кладет к себе на колени.

— Так ты меня очень любишь?

Она молчит с минуту, потом говорит:

— Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай. Если не будет твоей мамаши, ты не забудешь ее? не забудешь, Николенька?

Она еще нежнее целует меня.

— Полно! и не говори этого, голубчик мой, душечка моя! — вскрикиваю я, целуя ее колени, и слезы ручьями льются из моих глаз — слезы любви и восторга.

После этого, как, бывало, придешь на верх и станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и маменьку» . Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к богу как-то странно сливались в одно чувство.
После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, — но о чем они?
Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном человеке, которого я знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь:
«Дай бог ему счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать» .

Потом любимую фарфоровую игрушку — зайчика или собачку — уткнешь в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще помолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.

Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждениями в жизни?
Где те горячие молитвы? где лучший дар — те чистые слезы умиления?
Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению.

Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце, что навеки отошли от меня слезы и восторги эти?
Неужели остались одни воспоминания?

Детства прекрасная пора. Детство – самое прекрасное и беззаботное время. Только понимаем мы это тогда, когда становимся взрослее. Детство – основа нашей жизни. Маленькие, мы реагируем на мир по-другому, нежели взрослые: мы не приспосабливаемся, не лицемерим, мы открыто высказываем свое мнение. «Устами младенца глаголет истина», – так говорят в народе. Взрослея, мы начинаем по-иному оценивать окружающий мир, людей. Мы становимся более прагматичными, не такими наивными, становимся иногда равнодушными и эгоистичными. Но то, что заложено в нас с детства, остается с нами навсегда. «Человек начинается с детства. Именно в детстве происходит посев добра», – заметил С. Михалков. И только через годы будет ясно, оказались ли семена добра всхожими или сорняки зла погубили их. Задача каждого из нас – сделать так, чтобы проросли семена добра, которые были заложены нашими родителями, близкими, родными, учителями. Запорожану Галина Детство. Мои самые ранние детские воспоминания связаны с мамой – с самым дорогим мне человеком. Помню, как мы гуляли по парку, ели мороженое, конфеты. Улыбки, сказки, хорошее настроение, много игрушек, сладостей – вот что значит для меня детство. Помню, как ждали мы всей семьей Новый год, дни рождения. Человека с детских лет сопровождают праздники, которые своей красотой, торжественностью делают жизнь более яркой, вносят в нее разнообразие и радость. Конечно же, детство у меня ассоциируется с подарками. Некоторые из них я берегу до сих пор, потому что они дороги мне как память о незабываемых веселых и счастливых днях. Иногда, когда у меня тоскливое настроение, я, как часто бывало в детстве, начинаю раскладывать свои любимые игрушки и разговаривать с ними. Может, некоторым это покажется странным, но воспоминания о чем-то хорошем, веселом всегда поднимают настроение. Помню, как мы, малыши, шли нарядные, счастливые в первый класс. Мы считали себя уже большими, потому что стали школьниками. Нас провожали все наши родные и желали доброго пути. Помню первый урок и слова учителя: «Здравствуйте, дети!» И от урока к уроку, из класса в класс, в школьных буднях мы открывали и усваивали высшие ценности жизни. Сейчас, видя маленьких первоклашек, вспоминаем свои первые дни в школе и сравниваем себя с ними. Мы тоже были такими же шустрыми, непоседливыми, иногда растерянными, иногда не в меру любопытными. Нам больше хотелось играть, отдыхать, чем готовиться к урокам. Да и сейчас мы, старшеклассники, любим повеселиться, пошалить. С каким детским восторгом мы ждем первый снег, долгожданную зиму, когда можно поиграть в снежки, покататься на санках. Снег радует и детей, и взрослых. В такие дни вспоминаются пушкинские слова: «Мороз и солнце: день чудесный!» Мы, как и дети, верим в чудеса, верим в то, что к нам придет Дед Мороз. Мы хотим получить много подарков не только под Новый год. Хотя с возрастом начинаем понимать, что чудеса можно делать своими руками. А подарки приятно не только получать, но и дарить. Подарок служит выражением наших самых добрых чувств. И мы испытываем огромную радость, если человеку наш подарок доставит удовольствие.

Глава XV. Детство
Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений. Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице; уже поздно, давно выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь.
Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу! Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на ее лицо как она взглянула на меня и как улыбнулась.
Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло.

— Ты опять заснешь, Николенька, — говорит мне maman, — ты бы лучше шел на верх.

— Я не хочу спать, мамаша, — ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят.

Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам.

— Вставай, моя душечка: пора идти спать.

Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но еще крепче целую ее руку.

— Вставай же, мой ангел.

Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением

— Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю!

Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими руками мою голову, целует меня в лоб и кладет к себе на колени.

— Так ты меня очень любишь?

Она молчит с минуту, потом говорит:

— Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай. Если не будет твоей мамаши, ты не забудешь ее? не забудешь, Николенька?

Она еще нежнее целует меня.

— Полно! и не говори этого, голубчик мой, душечка моя! — вскрикиваю я, целуя ее колени, и слезы ручьями льются из моих глаз — слезы любви и восторга.

После этого, как, бывало, придешь на верх и станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и маменьку» . Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к богу как-то странно сливались в одно чувство.
После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, — но о чем они?
Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном человеке, которого я знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь:
«Дай бог ему счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать» .

Потом любимую фарфоровую игрушку — зайчика или собачку — уткнешь в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще помолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.

Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждениями в жизни?
Где те горячие молитвы? где лучший дар — те чистые слезы умиления?
Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению.

Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы