Игра в бисер. Как шелкопряд не знает шёлка

Б. Рыжий

Мне не хватает нежности в стихах,
а я хочу, чтоб получалась нежность -
как неизбежность или как небрежность,
и я тебя целую впопыхах,

о муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слёзы,
а я реву от этой жалкой прозы
лица не пряча, сердца не тая.

Пацанка, я к щеке твоей прилип -
как старики, как ангелы, как дети,
мы станем жить одни на целом свете.
Ты всхлипываешь, я рифмую "всхлип".

И. Бродский "Меньше единицы"
...
в сущности, всю мою жизнь можно рассматривать как беспрерывное
старание избегать наиболее назойливых ее проявлений. Надо сказать, что по
этой дороге я зашел весьма далеко, может быть, слишком далеко. Все, что
пахло повторяемостью, компрометировало себя и подлежало удалению. Это
относилось к фразам, деревьям, людям определенного типа, иногда даже к
физической боли;
...
Я всегда завидовал людям девятнадцатого века, которые могли оглянуться
назад и разглядеть вехи своей жизни, своего развития. Какое-то событие
знаменовало поворотную точку, начало нового этапа. Я говорю о писателях; но
занимает меня вообще способность определенного типа людей разумно
истолковать свою жизнь, увидеть вещи по отдельности, пусть даже нечетко. Я
понимаю, что эта способность не ограничена девятнадцатым веком. Однако в
моей жизни она представлена главным образом литературой. То ли из-за
какого-то глубокого умственного изъяна, то ли из-за текучей, аморфной
природы самой жизни, я никогда не мог различить никаких вех, не говоря уже о
бакенах. Если и существует в ней нечто подобное вехе, я все равно не смогу
подтвердить ее достоверность: эта веха -- смерть. В некотором смысле такого
периода, как детство, вообще не было. Эти категории -- детство, взрослость,
зрелость -- представляются мне весьма странными, и если я пользуюсь ими
иногда в разговоре, то про себя все равно считаю заемными.

Галина Шагалиева

Жил сапожник без сапог,
Обувь шил для разных ног.
Для себя не успевал,
Потому что уставал.

Подбивал он каблучки,
Так что прыгали жучки.
И плясала мошкара
Аж до самого утра.

Утром падал он в кровать,
Чтоб потом опять ваять,
Клеить, резать, забивать,
Всю округу обувать.

Были те сапожки
Всем как раз по ножке.
Сам прожил он без сапог,
Не одел своих лишь ног.

Шил на разный он манер,
Стал сапожный модельер.
Всех он так хотел обуть,
Что не знал, как отдохнуть.

Шил до ста лет сапоги,
Только умер вот, увы.
И лежал совсем босой,
Знаменитый, но простой.

Как поросенок не ел отбивной.