зачем раскольников расспрашивает соню о катерине ивановне? пожалуйста

Вся семья Мармеладовых воплощает главную христианскую
идею Достоевского – нет счастья в комфорте, покупается
счастье страданием.
Совершив преступление, Раскольников испытывает
душевные мучения. Он не может общаться с людьми, даже
с самыми близкими. Родион идет к Соне, потому что она
тоже грешница.
Раскольникову кажется, что Соня сможет понять его.
Достоевский подробно описывает комнату героини,
подчеркивая крайнюю нищету обстановки.
Всё в этой жалкой обстановке давит
на человека, наводит на мысли о преступлении или самоубийстве.

Раскольников заявляет, что он пришел "в последний раз",
чтобы "одно слово сказать", а потом будто забывает о цели
визита и начинает расспрашивать Соню об условиях её
существования. Соня пытается как-то сгладить впечатление,
но картина получается все равно безрадостная.
Достоевский подчеркивает, что Мармеладовы не исключение,
Петербург полон "униженных и оскорбленных".
Раскольников начинает задавать Соне жестокие, неразрешимые
вопросы. Он пытается доказать ей, что мир устроен несправедливо,
и этим оправдаться в собственных глазах. Но у Сони есть внутренняя
опора, поддерживающая ее в нечеловеческих условиях, - вера в Бога.
Она никогда не согласится с Раскольниковым.
Родион пытается обвинить
Катерину Ивановну, косвенно подтолкнувшую Соню стать
проституткой, но в ответ слышит только слова жалости:
"Это такая несчастная, ах, какая несчастная!"
Раскольников убеждает Соню в безнадежности положения
всей её семьи: Катерина Ивановна
в последней стадии чахотки, Соня с её ремеслом рано или поздно
попадет в больницу, с Полечкой "то же самое будет", младшие дети
погибнут.
"Бог этого не попустит!" - восклицает в ответ Соня.
"Да, может, и бога-то совсем нет", - заявляет Раскольников
и поражается невыразимому укору на лице Сони.
Вера в Бога - её единственная опора.
Вдруг Раскольников совершает странный поступок: кланяется
Соне и целует ее ногу.
"Я не тебе, я всему страданию человеческому
поклонился", - объясняет он испуганной Соне.
Душевное движение Раскольникова показывает,
что его слова и мысли идут вразрез
с чувствами. Раскольников мучительно хочет сознаться в
преступлении, но он считает это желание малодушием и
призывает на помощь логику.

Достоевский Преступление и наказание. Часть IV Гл IV

— Я его точно сегодня видела, — прошептала Соня нерешительно.
— Кого?
— Отца. Я по улице шла, там подле, на углу, в десятом часу, а он будто впереди идет. И точно как будто он. Я хотела уж зайти к Катерине Ивановне...
— Вы гуляли?
— Да, — отрывисто прошептала Соня, опять смутившись и потупившись.
— Катерина Ивановна ведь вас чуть не била, у отца-то?
— Ах нет, что вы, что вы это, нет! — с каким-то даже испугом посмотрела на него Соня.
— Так вы ее любите?
— Ее? Да ка-а-ак же! — протянула Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки. — Ах! вы ее... Если б вы только знали. Ведь она совсем как ребенок... Ведь у ней ум совсем как помешан... от горя. А какая она умная была... какая великодушная... какая добрая! Вы ничего, ничего не знаете... ах!
Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая, и ломая руки. Бледные щеки ее опять вспыхнули, в глазах выразилась мука. Видно было, что в ней ужасно много затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее.
— Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну так что ж? Вы ничего, ничего не знаете... Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная... Она справедливости ищет... Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует... И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается... Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
— А с вами что будет?
Соня посмотрела вопросительно.
— Они ведь на вас остались. Оно, правда, и прежде все было на вас, и покойник на похмелье к вам же ходил просить. Ну, а теперь вот что будет?
— Не знаю, — грустно произнесла Соня.
— Они там останутся?
— Не знаю, они на той квартире должны; только хозяйка, слышно, говорила сегодня, что отказать хочет, а Катерина Ивановна говорит, что и сама ни минуты не останется.
— С чего ж это она так храбрится? На вас надеется?
— Ах нет, не говорите так!.. Мы одно, заодно живем, — вдруг опять взволновалась и даже раздражилась Соня, точь-в-точь как если бы рассердилась канарейка или какая другая маленькая птичка. — Да и как же ей быть? Ну как же, как же быть? — спрашивала она, горячась и волнуясь. — А сколько, сколько она сегодня плакала! У ней ум мешается, вы этого не заметили? Мешается; то тревожится, как маленькая, о том, чтобы завтра все прилично было, закуски были и все... то руки ломает, кровью харкает, плачет, вдруг стучать начнет головой об стену, как в отчаянии. А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то! Ну разве можно ей противоречить? А сама-то весь-то день сегодня моет, чистит, чинит корыто сама, с своею слабенькою-то силой, в комнату втащила, запыхалась, так и упала на постель; а то мы в ряды еще с ней утром ходили, башмачки Полечке и Лене купить, потому у них все развалились, только у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие миленькие ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете... Тут же в лавке так и заплакала, при купцах-то, что недостало... Ах, как было жалко смотреть.
— Ну и понятно после того, что вы... так живете, — сказал с горькою усмешкой Раскольников.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи!