Литература
Какое Ваше любимое стихотворение у Р. Рождественского?
Например?
Первые
Аппараты
летательные.
Исходы
летальные…
Что звалось
«само-летом»,
не летало само.
Было странным,
далеким,
как чужое письмо…
Были
воздухоплаватели, —
шик и почет, —
как шкатулки из платины —
наперечет.
Гордецы,
командоры
застольных шумих.
Суеверны, как вдовы.
Красивы, как миф.
Острословы.
Гусары.
Знатоки мишуры.
Непременно
усаты.
Абсолютно
храбры.
Кожей курток похрустывая,
шли навстречу громам.
Будто в ложе прокрустово,
влезали
в «Фарман».
И взлетали, касатики!
И кричали паря!
Были
выше Исаакия.
Выше царя!..
Уговоров не слушались.
И, познав круговерть,
обрывались
и рушились
на российскую твердь!
Уходили до срока —
без войны,
без чумы —
в землю
чаще намного,
чем
в большие чины.
Аппараты
летательные.
Исходы
летальные…
Что звалось
«само-летом»,
не летало само.
Было странным,
далеким,
как чужое письмо…
Были
воздухоплаватели, —
шик и почет, —
как шкатулки из платины —
наперечет.
Гордецы,
командоры
застольных шумих.
Суеверны, как вдовы.
Красивы, как миф.
Острословы.
Гусары.
Знатоки мишуры.
Непременно
усаты.
Абсолютно
храбры.
Кожей курток похрустывая,
шли навстречу громам.
Будто в ложе прокрустово,
влезали
в «Фарман».
И взлетали, касатики!
И кричали паря!
Были
выше Исаакия.
Выше царя!..
Уговоров не слушались.
И, познав круговерть,
обрывались
и рушились
на российскую твердь!
Уходили до срока —
без войны,
без чумы —
в землю
чаще намного,
чем
в большие чины.
Их довольно - таки много.
Билет в детство
Все начинается с любви
Человеку надо мало...
На Земле безжалостно маленькой...
Сказка о добром джинне
...и другие.
Билет в детство
Все начинается с любви
Человеку надо мало...
На Земле безжалостно маленькой...
Сказка о добром джинне
...и другие.
Вот кого не терплю, так это Робика... на втором и третьем местах - Евтух и Андрюша-в-шарфике)
Конечно же, любимыми его стихами можно считать те песни, которые все знают - из фильма "17 мгновений весны", к примеру:
"Я прошу: хоть ненАдолго, грусть моя, ты покинь меня..." и "Мгновения".
---
В поисках счастья, работы, гражданства
странный обычай в России возник:
детям у нас надоело рождаться, -
верят, что мы проживем и без них.
---
Самая любимая моя песня на его стихи -
"Баллада о красках"
Был он рыжим, как из рыжиков рагу.
Рыжим, словно апельсины на снегу.
Мать шутила, мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила...»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным, будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,
говорила: «Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом, в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли —
поклонились маме в пояс. И ушли.
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла,
воевали до победы. Мать ждала.
Не гневила, не кляла она судьбу.
Похоронка обошла её избу.
Повезло ей. Привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей. Повезло ей! Повезло!—
Оба сына воротилися в село.
Оба сына. Оба-двое. Плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком — к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы — что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы — смертельной белизны!
Видно, много белой краски у войны. (1972)
"Я прошу: хоть ненАдолго, грусть моя, ты покинь меня..." и "Мгновения".
---
В поисках счастья, работы, гражданства
странный обычай в России возник:
детям у нас надоело рождаться, -
верят, что мы проживем и без них.
---
Самая любимая моя песня на его стихи -
"Баллада о красках"
Был он рыжим, как из рыжиков рагу.
Рыжим, словно апельсины на снегу.
Мать шутила, мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила...»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным, будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,
говорила: «Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом, в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли —
поклонились маме в пояс. И ушли.
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла,
воевали до победы. Мать ждала.
Не гневила, не кляла она судьбу.
Похоронка обошла её избу.
Повезло ей. Привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей. Повезло ей! Повезло!—
Оба сына воротилися в село.
Оба сына. Оба-двое. Плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком — к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы — что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы — смертельной белизны!
Видно, много белой краски у войны. (1972)
Например:
Как много лет во мне любовь спала.
Мне это слово ни о чём не говорило.
Любовь таилась в глубине, она ждала –
И вот проснулась и глаза свои открыла!
Теперь пою не я – любовь поёт!
И эта песня в мире эхом отдаётся.
Любовь настала так, как утро настаёт.
Она одна во мне и плачет и смеётся!
И вся планета распахнулась для меня!
И эта радость, будто солнце, не остынет!
Не сможешь ты уйти от этого огня!
Не спрячешься, не скроешься –
Любовь тебя настигнет!
Как много лет во мне любовь спала.
Мне это слово ни о чём не говорило.
Любовь таилась в глубине, она ждала –
И вот проснулась и глаза свои открыла!
Теперь пою не я – любовь поёт!
И эта песня в мире эхом отдаётся.
Любовь настала так, как утро настаёт.
Она одна во мне и плачет и смеётся!
И вся планета распахнулась для меня!
И эта радость, будто солнце, не остынет!
Не сможешь ты уйти от этого огня!
Не спрячешься, не скроешься –
Любовь тебя настигнет!
Сон
На палубе разбойничьего брига
Лежал я, истомленный лихорадкой,
И пить просил. А белокурый юнга,
Швырнув недопитой бутылкой в чайку,
Легко переступил через меня.
Тяжелый полдень прожигал мне веки,
Я жмурился от блеска желтых досок,
Где быстро высыхала лужа крови,
Которую мы не успели вымыть
И отскоблить обломками ножа.
Неповоротливый и сладко-липкий,
Язык заткнул меня, как пробка флягу,
И тщетно я ловил хоть каплю влаги,
Хоть слабое дыхание бананов,
Летящее с «Проклятых островов».
Вчера как выволокли из каюты,
Так и оставили лежать на баке.
Гнилой сухарь сегодня бросил боцман
И влил силком разбавленную виски
В потрескавшуюся мою гортань.
Измученный, я начинаю бредить…
И снится мне, что снег идет над Твидом,
А Джон, постукивая деревяшкой,
Спускается тропинкою в селенье,
Где слепнет в старой хижине окно.
На палубе разбойничьего брига
Лежал я, истомленный лихорадкой,
И пить просил. А белокурый юнга,
Швырнув недопитой бутылкой в чайку,
Легко переступил через меня.
Тяжелый полдень прожигал мне веки,
Я жмурился от блеска желтых досок,
Где быстро высыхала лужа крови,
Которую мы не успели вымыть
И отскоблить обломками ножа.
Неповоротливый и сладко-липкий,
Язык заткнул меня, как пробка флягу,
И тщетно я ловил хоть каплю влаги,
Хоть слабое дыхание бананов,
Летящее с «Проклятых островов».
Вчера как выволокли из каюты,
Так и оставили лежать на баке.
Гнилой сухарь сегодня бросил боцман
И влил силком разбавленную виски
В потрескавшуюся мою гортань.
Измученный, я начинаю бредить…
И снится мне, что снег идет над Твидом,
А Джон, постукивая деревяшкой,
Спускается тропинкою в селенье,
Где слепнет в старой хижине окно.
Письмо про дождь
Кафе называлось, как странная птица, — «Фламенго»,
Оно не хвалилось огнями, оно не шумело,
Курило кафе и холодную воду глотало,
Бала в нём гитара.
Взъерошенный парень сидел на малюсенькой сцене.
Он был не причёсан, как лес, неуютен, как цепи,
Но в звоне гитары серебряно слышались трубы,
С таким торжеством он швырял свои пальцы на струны.
Глаза закрывал и покачивался полузабыто.
В гитаре была то ночная дорога, то битва,
То злая весёлость, а то — колыбельная песня.
Гитара металась: в ней слышалось то нетерпенье,
То шелест волны, то орлиный рассерженный клёкот,
Зубов холодок и дрожанье плечей оголённых,
Задумчивый свет и начало тяжелого ритма.
Гитара смеялась, со мной гитара говорила,
Четыре оркестра она бы смогла переспорить…
Кафе называлось, как чья-то старинная повесть — «Фламенго»…
Фламенго, Фламенго, Фламенго,
Фламенго, Фламенго, Фламенго,
Фламенго, Фламенго, Фламенго,
Фламенго, Фламенго, Фламенго.
И так же дымило кафе, и в пространстве витало,
А парень окончил играть и погладил гитару.
Уже не знакомый, уже от всего отрешённый
От столика к столику робкой походкой пошёл он.
Он шёл, как идут по стеклу — осторожно и смутно,
И звякали деньги, а он улыбался чему-то.
И, всех обойдя, к закопчённой стене притулился.
Я помню, я помню всё время того гитариста,
Я чувствую собственной кожей, как медленно-медленно
В прокуренном напрочь кафе под названием «Фламенго»
На маленькой сцене я сам коченею от боли.
Я помню, я помню всё время того гитариста,
Я чувствую собственной кожей, как медленно-медленно
В прокуренном напрочь кафе под названием «Фламенго»
На маленькой сцене я сам коченею от боли.
Гитара смеялась, со мной гитара говорила,
Четыре оркестра она бы смогла переспорить…
Кафе называлось, как чья-то старинная повесть — «Фламенго»…
Оно не хвалилось огнями, оно не шумело,
Курило кафе и холодную воду глотало,
Бала в нём гитара.
Взъерошенный парень сидел на малюсенькой сцене.
Он был не причёсан, как лес, неуютен, как цепи,
Но в звоне гитары серебряно слышались трубы,
С таким торжеством он швырял свои пальцы на струны.
Глаза закрывал и покачивался полузабыто.
В гитаре была то ночная дорога, то битва,
То злая весёлость, а то — колыбельная песня.
Гитара металась: в ней слышалось то нетерпенье,
То шелест волны, то орлиный рассерженный клёкот,
Зубов холодок и дрожанье плечей оголённых,
Задумчивый свет и начало тяжелого ритма.
Гитара смеялась, со мной гитара говорила,
Четыре оркестра она бы смогла переспорить…
Кафе называлось, как чья-то старинная повесть — «Фламенго»…
Фламенго, Фламенго, Фламенго,
Фламенго, Фламенго, Фламенго,
Фламенго, Фламенго, Фламенго,
Фламенго, Фламенго, Фламенго.
И так же дымило кафе, и в пространстве витало,
А парень окончил играть и погладил гитару.
Уже не знакомый, уже от всего отрешённый
От столика к столику робкой походкой пошёл он.
Он шёл, как идут по стеклу — осторожно и смутно,
И звякали деньги, а он улыбался чему-то.
И, всех обойдя, к закопчённой стене притулился.
Я помню, я помню всё время того гитариста,
Я чувствую собственной кожей, как медленно-медленно
В прокуренном напрочь кафе под названием «Фламенго»
На маленькой сцене я сам коченею от боли.
Я помню, я помню всё время того гитариста,
Я чувствую собственной кожей, как медленно-медленно
В прокуренном напрочь кафе под названием «Фламенго»
На маленькой сцене я сам коченею от боли.
Гитара смеялась, со мной гитара говорила,
Четыре оркестра она бы смогла переспорить…
Кафе называлось, как чья-то старинная повесть — «Фламенго»…
не люблю стихи)
Хиппи
Мы – хиппи, не путайте с «хеппи».
Не путайте с нищими. Денег не суйте...
Не спят полицейские кепи
В заботах о нашем рассудке.
Ничьи мы. Не ваши, не наши.
Ничьи мы. Как мокрые ветры.
Прически - по виду монашьи,
Но мы не монахи! Хотите - проверьте.
Ничьи мы. Как пыль на дороге.
Как шорох прибоя, картавы.
Нас греют девчонки-дотроги,
Покорные, будто гитары.
Потейте! Бумагу марайте
За теплое горло берите знакомо.
Плевать нам на ваши морали!
Продажные ваши законы!
Плевать нам на то, что встречаете бранно!
На то, что шагаете мимо.
И если вы – мир, то тогда мы приправа
Для этого пресного мира!..
Мы, как в драгоценностях, - в росах.
Мы молимся водкам и травам.
Босые - средь ваших «роллс-ройсов».
Назло вам. На смех вам. На страх вам.
Сдавила бетонная бездна.
Асфальт отутюженный высох...
Мы – вызов. А может быть, - бегство.
А может быть, сразу – бегство, и вызов.
Мы – хиппи, не путайте с «хеппи».
Не путайте с нищими. Денег не суйте...
Не спят полицейские кепи
В заботах о нашем рассудке.
Ничьи мы. Не ваши, не наши.
Ничьи мы. Как мокрые ветры.
Прически - по виду монашьи,
Но мы не монахи! Хотите - проверьте.
Ничьи мы. Как пыль на дороге.
Как шорох прибоя, картавы.
Нас греют девчонки-дотроги,
Покорные, будто гитары.
Потейте! Бумагу марайте
За теплое горло берите знакомо.
Плевать нам на ваши морали!
Продажные ваши законы!
Плевать нам на то, что встречаете бранно!
На то, что шагаете мимо.
И если вы – мир, то тогда мы приправа
Для этого пресного мира!..
Мы, как в драгоценностях, - в росах.
Мы молимся водкам и травам.
Босые - средь ваших «роллс-ройсов».
Назло вам. На смех вам. На страх вам.
Сдавила бетонная бездна.
Асфальт отутюженный высох...
Мы – вызов. А может быть, - бегство.
А может быть, сразу – бегство, и вызов.
Екатерина Кадимова
У Рождественского, правда, звучит так:
Мы молимся водам ( а не водкам!!! ) и травам...
Мы молимся водам ( а не водкам!!! ) и травам...
Похожие вопросы
- Какое Ваше любимое стихотворение у Р. Рождественского?
- Ваше любимое стихотворение у Р. Гамзатова? Вот моё:
- Какое ваше любимое стихотворение Роберта. Рождественского
- Ваше любимое стихотворение Роберта Рождественского?
- Какое ваше любимое стихотворение? Моё любимое внутри
- Ваше любимое стихотворение?
- Какое ваше любимое стихотворение?
- Какое ваше любимое стихотворение о войне! Какое ваше любимое стихотворение о войне, которое вас задело?
- Какое Ваше любимое стихотворение А. Ахматовой? Или просто Ваше любимое стихотворение о любви.
- Ваше любимое стихотворение? какое ваше самою любимое ЛИРИЧЕСКОЕ стихотворение Пушкина!?
Не все принимаю в этом тексте, готов бы поспорить с автором - но, увы, его уже не спросить ни о чем...
Спасибо, что вспомнили именно этот стих!