Нужен отрывок Бориса Васильева " А зори здесь тихие " На конкурс

...Рита шлепала босиком: сапоги раскачивались за спиной.
С болот полз плотный туман, холо-дил ноги, оседал на одежде,
и Рита с удовольствием думала, как сядет перед разъездом
на знако-мый пенек, наденет сухие чулки и обуется.
А сейчас торопилась, потому что долго ловила попутную машину.
Старшина же Васков вставал ни свет ни заря и сразу
шел щупать замки на пакгаузе.
А Рита как раз туда должна была выходить: пенек ее был в
двух шагах от бревенчатой стены, за кустами.
До пенька осталось два поворота, потом напрямик,
через ольшаник. Рита миновала первый и – замерла:
на дороге стоял человек.
Он стоял, глядя назад, рослый, в пятнистой плащ-палатке,
горбом выпиравшей на спине. В правой руке он держал
продолговатый, туго обтянутый ремнями сверток;
на груди висел автомат.
Рита шагнула в куст; вздрогнув, он обдал ее росой,
но она не почувствовала. Почти не дыша, смотрела сквозь
редкую еще листву на чужого, недвижимо, как во сне,
стоящего на ее пути.
Из лесу вышел второй: чуть пониже, с автоматом на груди
и с точно таким же тючком в ру-ке.
Они молча пошли прямо на нее, неслышно ступая
высокими шнурованными башмаками по росистой траве.
Рита сунула в рот кулак, до боли стиснула его зубами.
Только не шевельнуться, не закричать, не броситься
напролом сквозь кусты!
Они прошли рядом: крайний коснулся плечом ветки,
за которой она стояла.
Прошли молча, беззвучно, как тени. И скрылись.
Рита обождала – никого. Осторожно выскользнула,
перебежала дорогу, нырнула в куст, при-слушалась.
Тишина.
Задыхаясь, кинулась напролом: сапоги били по спине.
Не таясь, пронеслась по поселку, за-барабанила в сонную,
наглухо заложенную дверь:
– Товарищ комендант!.. Товарищ старшина!..
Наконец открыли. Васков стоял на пороге – в галифе,
тапочках на босу ногу, в нижней бязе-вой рубахе с завязками.
Хлопал сонными глазами:
– Что?
– Немцы в лесу!
– Так… – Федот Евграфыч подозрительно сощурился:
не иначе, разыгрывают… – Откуда известно?
– Сама видела. Двое. С автоматами, в маскировочных накидках…
Нет, вроде не врет. Глаза испуганные…
– Погоди тут.
Старшина метнулся в дом. Натянул сапоги, накинул гимнастерку,
второпях, как при пожаре. Хозяйка в одной рубахе сидела
на кровати, разинув рот:
– Что там, Федот Евграфыч?
– Ничего. Вас не касается.
Выскочил на улицу, затягивая ремень с наганом на боку.
Осянина стояла на том же месте, по-прежнему держа
сапоги за плечом.
Старшина машинально глянул на ее ноги: красные,
мокрые, к большому пальцу прошлогодний лист прилип.
Значит, по лесу босиком шастала, а сапоги за спиной носила:
так, стало быть, теперь воюют.
– Команду – в ружье: боевая тревога! Кирьянову ко мне. Бегом!
"А зори здесь тихие"

В этом месте слёзы наворачиваются:

Он все вложил в этот удар, все, до последней капли. Немец почти не вскрикнул, только странно, тягуче вздохнул и сунулся на колени. Старшина рванул скособоченную дверь, прыжком влетел в избу:

— Хенде хох!..

А они спали. Отсыпались перед последним броском к железке. Только один не спал, в угол метнулся, к оружию, но Васков уловил этот прыжок и почти в упор всадил в немца пулю. Грохот ударил в низкий потолок, немца швырнуло в стену, а старшина забыл вдруг все немецкие слова и только хрипло кричал:

— Лягайт!.. Лягайт!.. Лягайт!..

И ругался черными словами. Самыми черными, какие знал...

Нет, не крика они испугались, не гранаты, которой размахивал старшина. Просто подумать не могли, в мыслях представить даже, что один он, на много верст один-одинешенек. Не вмещалось это понятие в фашистские их мозги, и потому на пол легли. Мордами вниз, как велел. Все четверо легли: пятый, прыткий самый, уж на том свете числился.

И повязали друг друга ремнями, аккуратно повязали, а последнего Федот Евграфыч лично связал и заплакал. Слезы текли по грязному, небритому лицу, он трясся в ознобе, и смеялся сквозь эти слезы, и кричал:

— Что, взяли?.. Взяли, да?.. Пять девчат, пять девочек было всего, всего пятеро!.. А не прошли вы, никуда не прошли и сдохнете здесь, все сдохнете!.. Лично каждого убью, лично, даже если начальство помилует! А там пусть судят меня! Пусть судят!..

А рука ныла, так ныла, что горело все в нем и мысли путались. И потому он особо боялся сознание потерять и цеплялся за него, из последних силенок цеплялся...

Тот, последний путь он уже никогда не мог вспомнить. Колыхались впереди немецкие спины, болтались из стороны в сторону, потому что шатало Васкова, будто в доску пьяного. И ничего он не видел, кроме этих четырех спин, и об одном только думал: успеть выстрелить, если сознание потеряет. А оно на последней паутинке висело, и боль такая во всем теле горела, что рычал он от боли той. Рычал и плакал: обессилел, видно, вконец.

И лишь тогда он сознанию своему оборваться разрешил, когда окликнули их и когда понял он, что навстречу идут свои. Русские...

Ну это, конечно, сцена, когда раненый Федот пленных ведёт

хочешь испортить наши отношения с Финляндией
Ведь там описаны зверства именно финских десантников в Карелии