Любимый отрывок из прозы

Д. Лондон." Любовь к жизни"

...Да, Билл его бросил, но он не возьмет золота и не
станет сосать кости Билла. А Билл стал бы, будь Билл на его месте,
размышлял он, тащась дальше.
Он набрел на маленькое озерко. И, наклонившись над ним в поисках
пескарей, отшатнулся, словно ужаленный. Он увидел свое лицо, отраженное в
воде. Это отражение было так страшно, что пробудило даже его отупевшую
душу. В озерке плавали три пескаря, но оно было велико, и он не мог
вычерпать его до дна; он попробовал поймать рыб ведерком, но в конце
концов бросил эту мысль. Он побоялся, что от усталости упадет в воду и
утонет.
В этот день он сократил на три мили расстояние между собой и
кораблем, а на следующий день - на две мили; теперь он полз на
четвереньках.
К концу пятого дня до корабля все еще оставалось миль семь,
а он теперь не мог пройти и мили в день.
Он то полз на четвереньках, то падал без чувств, и по его следам
все так же тащился больной волк.
Колени человека были содраны до живого мяса, и ступни тоже,
и хотя он оторвал две полосы от рубашки, чтобы обмотать их,
красный след тянулся за ним по мху и камням.
Оглянувшись, он увидел, что волк с жадностью лижет этот
кровавый след, и ясно представил себе, каков будет его конец,
если он сам не убьет волка.
И тогда началась самая жестокая борьба, какая только бывает в жизни:
больной человек на четвереньках и больной волк, ковылявший
за ним, - оба они, полумертвые, тащились через пустыню, подстерегая
друг друга.
Однажды он пришел в чувство, услышав чье-то дыхание над самым ухом.
Волк отпрыгнул назад, споткнулся и упал от слабости.
Это было смешно, но человек не улыбнулся. Он даже не испугался.
Страх уже не имел над ним власти.
Но мысли его на минуту прояснились, и он лежал, раздумывая.
До корабля оставалось теперь мили четыре, не больше.
Он видел его совсем ясно. Но ему не одолеть эти четыре мили.
Он это знал и относился к этому спокойно.
Ивсе-таки ему хотелось жить.
Было бы глупо умереть после всего, что он перенес.
Судьба требовала от него слишком много.
Даже умирая, он не покорялся смерти.
Возможно, это было чистое безумие, но и в когтях смерти
он бросал ей вызов и боролся с ней.
Он крепился, стараясь не поддаваться чувству дурноты, затопившему,
словно прилив, все его существо. Это чувство поднималось волной и
мутило сознание.
Временами он словно тонул, погружаясь в забытье и силясь
выплыть, но каким-то необъяснимым образом остатки воли
помогали ему снова выбраться на поверхность.
Он лежал на спине неподвижно и слышал, как хриплое дыхание
волка приближается к нему.
Жесткий сухой язык царапнул его щеку словно наждачной бумагой.
Руки у него вскинулись кверху - по крайней мере он хотел их вскинуть -
пальцы согнулись как когти, но схватили пустоту.
Для быстрых и уверенных движений нужна сила, а силы у него не было.
Волк был терпелив, но и человек был терпелив не меньше.
Полдня он лежал неподвижно, борясь с забытьем и сторожа волка,
который хотел его съесть.
Его рукам не хватало силы, чтобы задушить волка, но
человек прижался лицом к волчьей шее, и его рот был полон шерсти.
Прошло полчаса, и человек почувствовал, что в горло ему сочится
теплая струйка.
Это было мучительно, словно ему в желудок вливали расплавленный
свинец, и только усилием воли он заставлял себя терпеть.
Потом человек перекатился на спину и уснул.

В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, - в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, - когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, - в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, - в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские собрания". Толстой!

У каждого вида существует своя исторически сложившаяся, передающаяся из поколения в поколение мечта. Осуществление такой мечты и называют обычно великим свершением. У людей было две исконных мечты: мечта летать вообще, проистекшая из зависти к насекомым, и мечта слетать к Солнцу, проистекшая из невежества, ибо они полагали, что до Солнца рукой подать. Но нельзя ожидать, что у разных видов, а тем более классов и типов живых существ Великая мечта должна быть одна и та же. Смешно предполагать, чтобы у мух из поколения в поколение передавалась мечта о свободном полете, у спрутов — мечта о морских глубинах, а у нас — цимекс лектулариа — о Солнце, которого мы терпеть не можем. Каждый мечтает о том, что недостижимо, но обещает удовольствие. Потомственная мечта спрутов, как известно, — свободное путешествие по суше, и спруты в своих мокрых пучинах много и полезно думают на этот счет. Извечной и зловещей мечтой вирусов является абсолютное мировое господство, и, как ни ужасны методы, коими они в настоящее время пользуются, им нельзя отказать в настойчивости, изобретательности и способности к самопожертвованию во имя великой цели. <>Каждому племени своя мечта. Не надо хвастаться достижениями перед своими соседями по планете. Вы рискуете попасть в смешное положение. Вас сочтут глупцами те, кому ваши мечты чужды, и вас сочтут жалкими болтунами те, кто свою мечту осуществил уже давно.

"Как быстро в тишине природы уходят тревоги и отчаяние. Глупые люди говорят, что только злодеи бегут от своих ближних. Верно обратное. Для дурного человека остаться наедине с собой, должно быть, адская мука, а для доброго одиночество-рай". Л. Фейхтвангер. "Мудрость чудака, или Смерть и преображение Жан-Жака Руссо"

Из "Старухи Изергиль"
А лес всё пел свою мрачную песню, и гром гремел и лил дождь. -Что сделаю я для людей?! - сильнее грома крикнул Данко?...