«Когда написал он Вяземскому / с искренностью пугавшей: / ”Поэзия выше нравственности”, / читается — “выше вашей”!..»+

«Наши отроки (то есть все зреющее поколение), при плохом воспитании, которое не дает им никакой подпоры для жизни, познакомились с твоими буйными, одетыми прелестию поэзии мыслями; ты уже многим нанес вред неисцелимый. Это должно заставить тебя трепетать. Талант ничто. Главное: величие нравственное». Писал рассерженный Жуковский своему опальному ученику в 1826 году, а пару лет спустя Пушкин оставил на полях книги стихов князя Вяземского свою знаменитую и загадочную максиму: «Поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем иное дело». ____________________________________________________________________
Сложно сказать с абсолютной определенностью, что было на уме у Пушкина, когда он в свое время в предложенных ему судьбой обстоятельствах максиму эту вывел.
Возможно, он имел в виду то, что главным в поэзии остается погоня за гармонией, которая требует не только твоей собственной формы, но и некоторого пренебрежения запретными узами, испытаниями, связями, опытом. То, о чем говорил М. К. Мамардашвили: «Если не ангажируешься, ничего не узнаешь, а если ангажируешься, непременно надышишь на стекло, через которое смотришь». Он же дал такое определение поэзии: «Поэзия - это чувство собственного существования».
В связи с этим, возможно, речь идет о том, что погоня за гармонией пренебрегает какими-то смущающими нравственное чувство грехами и грешками еще и потому, что «болящий дух врачует песнопенье. / Гармонии таинственная власть тяжелое искупит заблужденье/ и укротит бунтующую страсть. / Душа певца, согласно излитая, /разрешена от всех своих скорбей; и чистоту поэзия святая/ и мир отдаст причастнице своей». (Баратынский)
Ведь зачастую главное для певца в том, что искусство наводит резкость, помогает ощутить и уточнить себя в потоке времени, осознать себя среди предшественников, найти современников, добиться невероятного звучания, неподражаемых метафор. Как говорил Аристотель, «важнее всего быть искусным в метафорах. Только этого нельзя перенять от другого, это признак таланта, потому что слагать хорошие метафоры – значит подмечать сходство».
По сути, отчасти вопрос состоит и в том, что нравственнее — переживать сущее во всей его неприкрытой и страшной полноте или заниматься сладким самообманом. И нам более или менее ясно одно: если Пушкин и рад был обманываться, то в основном в делах сердечных, в остальном же и у него бывали минуты, когда приходилось читать свою жизнь с отвращением, лия горькие слезы…
На высоте человеческих прозрений нам сказано, ибо опытно пережито многими и многими, что нравственна одна любовь и даже, «если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто».
Выше этого нет ничего, так что на этом этическом и эстетическом пределе вряд ли поэзия выше нравственности.

Розу люблю иранскую,
но синенький можжевельник
мне ближе по иерархии
за то, что цвесть тяжелее.

А вы, кто перстами праздными
поэзии лезет в раны, -
вы прежде всего безнравственны,
поэтому и бездарны.

1977