ДОРОГИ ВОЙНЫ – ДОРОГИ ПОБЕДЫ: «Сороковые, роковые, Военные и фронтовые, Где извещенья похоронные И перестуки эшелонные.

Р. Рождественский
Баллада о зенитчицах

Как разглядеть за днями
след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу
этот след…
На батарее
были сплошь –
девчонки.
А старшей было
восемнадцать лет.
Лихая чёлка
над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне…
В то утро
танки вышли
прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне.

И старшая,
действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
— Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь! –
И –
залп!
И тут они
заголосили,
девчоночки.
Запричитали всласть.
Как будто бы
вся бабья боль
России
в девчонках этих
вдруг отозвалась.
Кружилось небо –
снежное,
рябое.
Был ветер
обжигающе горяч.
Былинный плач
висел над полем боя,
он был слышней разрывов,
этот плач!
Ему –
протяжному –
земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
— Ой, мамочка!..
— Ой, страшно мне!..
— Ой, мама!.. –
И снова:
— Батарея-а-а! –
И уже
пред ними,
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели
неправдоподобно жарко
четыре чёрных
танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
бой медленною кровью истекал…
Зенитчицы кричали
и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.
И падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву...

Д. Самойлов. Атака

Приказ проверить пулеметы.
Так значит – бой! Так значит – бой!
Довольно киснуть в обороне.
Опять, опять крылом вороньим
Судьба помашет над тобой!

Все той же редкой перестрелки
Неосторожный огонек.
Пролает мина. Свистнут пули.
Окликнут часовых патрули.
И с бруствера скользнет песок.

Кто знает лучше часовых
Пустую ночь перед атакой,
Когда без видимых забот
Храпят стрелки и пулемет
Присел сторожевой собакой.

О, беззаботность бытия!
О, юность горькая моя!
О, жесткая постель из хвои.
Мы спим. И нам не снятся сны.
Мы спим. Осталась ночь до боя.
И все неясности ясны.

А ночь проходит по окопам.
На проволоке оставит клок.
И вот – рассвет. Приедут кухни.
Солдатский звякнет котелок.
И вот рассвет синеет, пухнет
Над лесом, как кровоподтек.

И вдруг – ракета. Пять ноль-ноль.
Заговорили батареи.
Фугасным адом в сорок жерл
Взлетела пашня. День был желт.
И сыпался песок в траншеи.

Он сыпался за воротник
Мурашками и зябким страхом.
Лежи, прижав к земле висок!
Лежи и жди! И мина жахнет.
И с бруствера скользнет песок.

А батареи месят, месят.
Колотят гулкие цепы.
Который день, который месяц
Мы в этой буре и степи?
И времени потерян счет.
И близится земли крушенье.
Застыло время – не течет,
Лишь сыплется песок в траншеи.

Но вдруг сигнал! Но вдруг приказ.
Не слухом, а покорной волей
На чистое, как гибель, поле
Слепой волной выносит нас…

И здесь кончается инстинкт.
И смерть его идет прозреньем.
И ты прозрел и ты постиг
Негодованье и презренье.
И если жил кряхтя, спеша,
Высокого не зная дела,
Одна бессмертная душа
Здесь властвовать тобой хотела.
«Ура!» – кричат на правом фланге.
И падают и не встают.
Горят на сопке наши танки,
И обожженные танкисты
Ползут вперед, встают, поют,
«Интернационал» поют.
И падают…
Да, надо драться!
И мы шагаем через них.
Орут «ура», хрипят, бранятся…
И взрыв сухой… и резкий крик…
И стон: «Не оставляйте, братцы…»
И снова бьют. И снова мнут.
И полдень пороха серее.
Но мы не слышим батареи.
Их гром не проникает внутрь.
Он там,
за пыльной пеленой,
Где стоны, где «спасите, братцы»,
Где призрачность судьбы солдатской,
Где жизнь расчислена войной.
А в нас, прошедшая сквозь ад,
Душа бессмертия смеется,
Трубою судною трубя.
И как удача стихотворца,
Убийство радует тебя.

Уж в центре бросились в штыки
Бойцы потрепанной бригады.
Траншеи черные близки.
Уже кричат: «Сдавайтесь, гады!»
Уже иссяк запас гранат,
Уже врага штыком громят
Из роты выжившие трое.
Смолкает орудийный ад.
И в песню просятся герои.

Исай Тобольский. Второй эшелон

В. Агатов." Темная ночь"
Симонов "Жди меня"
Твардовский "Василий Теркин"

Утром ярким, как лубок.
Страшным. Долгим. Ратным.
Был разбит стрелковый полк.
Наш. В бою неравном.

Сколько полегло парней
В том бою, не знаю.
Засыхало - без корней -
Полковое знамя.

Облака печально шли
Над затихшей битвой.
И тогда с родной земли
Встал солдат убитый.

Помолчал. Погоревал.
И - назло ожогам -
Грудь свою забинтовал
Он багровым шелком.

И подался на восток,
Отчим домом бредя,
По земле большой, как вздох.
Медленной, как время.

Полз пустым березняком.
Шел лесным овражком.
Он себя считал полком
В окруженье вражьем!

Из него он выходил
Грозно и устало.
Сам себе и командир,
И начальник штаба.

Шел он долго, нелегко.
Шел по пояс в росах,
Опираясь на древко,
как на вещий посох.

Ждал он часа своего,
Мстил врагу кроваво.
Спал он в поле, и его
Знамя согревало...

Шли дожди. Кружилась мгла.
Задыхалась буря.
Парня пуля не брала -
Сплющивалась пуля!

Ну, а ежели брала
В бешенстве напрасном -
Незаметной кровь была,
Красная на красном...

Я убит подо Ржевом
Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины?
Бухенвальдский набат

Дмитрий Сухарев Вспомните ребята. Юрий Левитанский- Ну что с того, что я там был.. И Самойлова этот стих люблю-про сороковые
Как это было! Как совпало-
Беда, война, мечта и юность
И это все в меня запало
И лишь теперь во мне очнулись.

«Когда на смерть идут — поют, а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою — час ожидания атаки…
Сейчас настанет мой черед, за мной одним идет охота.
Будь проклят, сорок первый год — ты, вмерзшая в снега пехота…» (С. Гудзенко)

«Мы под Колпином скопом стоим.
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно, ориентир указала неверно.
Недолет, перелет, недолет.
По своим артиллерия бьет…»
(А. Межиров)

«Я только раз видала рукопашный.
Раз наяву — и тысячу во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно —
тот ничего не знает о войне».
(Ю. Друнина)

«Как это было! Как совпало —
война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
и лишь потом во мне очнулось!
Сороковые, роковые, свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
а мы такие молодые!»
(Д. Самойлов)

«А было время — радовался грузу,
и, боль потерь превозмогая горько, кричал:
«Служу Советскому Союзу!»,
когда винтили орден к гимнастерке.
Теперь все гладко, как поверхность хляби.
Равны в пределах нынешней морали
и те, кто блядовали в дальнем штабе,
и те, кто в танках заживо сгорали»
(И. Деген)