Отношения между Чеховым и первыми режиссёрами-постановщиками пьесы "Вишневый сад"?

С тех пор, как в январе девятьсот четвертого Московский художественный театр впервые показал публике “Вишневый сад” уважаемого Антона Чехова, никто и не может решить - смеяться или плакать над душещипательной историей разоренного дворянского гнезда с прилегающим садом. Чехов все время хотел смеяться. Станиславского тянуло рыдать. Альтернатива, однако.

Чехов: “У меня не драма, а комедия, местами даже фарс”.

Станиславский: “Я плакал, как женщина, хотел, но не мог себя сдержать”.

Чехову и про купца Лопахина объяснял, мол, он “не сукин сын и проч. и проч. ”, “он не кричит, у него желтые башмаки”, хотя в кармане “много денег”. Станиславский перебивал: “Стоит на коленях, теребит волосы, бьет себя в грудь, даже слезы в голосе”.

Станиславский возбуждался, нагнетая социальность-актуальность. Чехова все это жутко расстраивало, так что после премьеры он и заявил супруге Книппер (игравшей в спектакле) : “Одно могу сказать: сгубил мне пьесу Станиславский”.

Выдающийся режиссер отмел выдающегося автора: ишь, “до самой смерти примириться не мог, что его “Вишневый сад” - тяжелая драма русской жизни”.

Позже свой гвоздик вбил и советский критик: “Переход к новым хозяйственным формам раскрыт Чеховым совершенно правильно”. Пьесу следует применять как инструкцию - а тут уж и не до смеха. Одни слезы.

Но пришел Някрошюс и все испортил.
А как же Някрошюс умудрился растянуть пьесу на 6 часов, спрашивают не успевшие увидеть спектакль. Странное ощущение, умничают другие, - тут будто заново понимаешь комедию.

...Вот все в стайке, спинами к залу, курят-курят: не едет ли наконец барыня Раневская. А Максакова в платье с не случайно нашитой чайкой выскользнет сбоку, волоча черный гробик-тапчанчик. Ляжет изящно - и никто не удивится, обнаружив ее. Как во сне.

Тут что ни стрельба - то кто-нибудь падает, а невзаправду. Чемоданы оказываются странными бумажными фигурами. И слова борца с зажравшимися студента Трофимов - Гордин становятся фикцией, когда он убегает, зажав под мышкой калоши с лопахинской пачкой денег.

Вместе с Гаевым - Ильиным Раневская будет прислушивается к еврейскому оркестрику. А Лопахин - Миронов: не слыхать никакого оркестра.

Все имитация, даже ужас их положения оказывается так, ушастиком. А Лопахин как понимает, так и поступает, как чувствует, так и говорит. При чем тут социальные конфликты? Прошлого-грядущего? Тут столкновение продукта натурального с синтетическим биг-маком.

И странно: лишь древний Фирс - Петренко, вишню раньше сушили-варили, ближе всех к Лопахину, никакого притворства. Петренко даже натурально пучок какого-то сена съедает.. .

http://e-mironov.narod.ru/vs/vsad19.htm