Кто может написать мне несколько цитат из произведения Э. Золя "Нана"? Очень нужно.

[ссылка появится после проверки модератором]

Фрагмент

К счастью, в погребе было предостаточно еды. В итоге они съели капустный суп, приготовленный вместе с куском свиного сала. Затем, хорошенько пошарив внутри мешка, Нана обнаружила кучу всего, яства, которые она припасла на всякий случай: баночка гусиной печени, кулек конфет, апельсины. Оба объелись как людоеды, как будто они не ели лет двадцать. Ели как настоящие друзья, не стесняясь друг друга. Нана называла Жоржа «Моя дорогая», это казалось ей более дружественным и более нежным. На десерт, чтобы не беспокоить Зое, они опустошили теми же ложками, каждый по очереди, банку варенья, которую они нашли наверху шкафа.
«Ах, моя дорогая, сказала Нана, отталкивая круглый столик на одной ножке, я уже лет десять так не наедалась!»
Однако, на улице темнело, она хотела отправить малыша домой, опасаясь, как бы он не подумал чего-нибудь нехорошего. Он же повторял, что он никуда не торопился. К тому же его одежда сохла очень плохо. Зое заявила, что понадобится еще, по крайней мере, час; и поскольку она засыпала стоя, устав от поездки, они отправили ее спать. И тогда они остались вдвоем в тихом доме.
Вечер был очень мягким. В камине тлели угольки, было немного душно в огромной синей комнате, в которой Зое расстелила кровать, прежде чем подняться к себе. Нана, испытывая жар, поднялась, чтобы на секунду приоткрыть окно. Она слегка вскрикнула.
«Бог мой! Как же красиво!.. Моя дорогая, посмотри.»
Жорж подошел; и как будто подоконник показался ему слишком маленьким, он обнял Нана за талию и опустил свою голову ей на плечо. Погода резко изменилась, небо стало необычайно чистым, а круглая луна освещала пригород золотистой пеленой. Покой доминировал; на огромной равнине образовалась ложбина, в которой, как в неподвижном озере света, деревья образовывали островки теней. Нана почувствовала прилив нежности, почувствовала, как она становится маленькой девочкой. Конечно же, ей уже снились подобные вечера в дни ее жизни, о которой она уже ничего не помнила. Все, что с ней случилось с того момента, как она вышла из вагона, эта природа, эти пахучие травы, этот дом, этот сад, все это ее переполняло так, что ей даже показалось, что она уехала из Парижа еще двадцать лет назад. Ее вчерашнее существование было далеко. Она испытывала что-то, что ей было еще неведомо. Жорж, тем временем, слегка целовал ее в шею, что постепенно стало увеличивать ее тревогу. Неуверенной рукой она отталкивала его, как ребенка, чья нежность уже надоела, и все твердила, что ему пора уходить. Он не говорил нет; сейчас, он уйдет сейчас.
Вдруг запела птица. Потом перестала. Это была малиновка в бузине под окном.
«Подожди, пробормотал Жорж, лампа ее пугает, я ее погашу.»
И когда он снова обнял ее за талию, он добавил: «Мы сейчас ее снова зажжем.»
И тогда они стали слушать малиновку; пока малыш прижимался к ней все сильнее, Нана вспомнила. Да, она видела это все в одном из романов. Когда-то она отдала бы сердце, чтобы смотреть на луну вот так, и чтобы были малиновки, и маленький мужчина, полный любви. Бог мой! Она чуть не расплакалась, настолько ей все это казалось милым и очаровательным. Разумеется, она родилась для благонравной жизни. Она отталкивала Жоржа, который становился все смелее.
«Нет, оставь меня, я не хочу… Это слишком грубо в твоем возрасте… Слушай, я лучше останусь твоей мамой.»
Румянец проступил на ее щеках. Она была вся красная. На нее, однако же, никто не смотрел; комната наполнялась ночью, а природа охватывала все молчанием и неподвижностью своего одиночества. Еще никогда ей не было так стыдно. Постепенно, она стала чувствовать свою слабость, несмотря на свое нежелание и возмущение. Этот маскарадный костюм, женская рубашка и пеньюар на Жорже все еще смешили ее. Как будто ее ласкала подружка.
«О, как это плохо, как это плохо», пробормотала она, сделав последнее усилие.
И она пала в объятия этого ребенка как девственница посреди красивой ночи. Дом спал.

1

В девять часов зал театра "Варьете" был еще пуст. Лишь кое-где на
балконе и в первых рядах партера, скупо озаряемых люстрой с приспущенными
огнями, уже ждали зрители, еле видные в креслах, обитых бархатом
гранатового цвета. Большое красное пятно занавеса тонуло во мраке. Со
сцены не доносилось ни звука, рампа была погашена, пюпитры музыкантов в
беспорядке сдвинуты. И только наверху под самым куполом, на росписи
которого в позеленевших от газа небесах стремили свой полет женские и
обнаженные детские фигуры, только там, на галерке, непрестанно гудели
голоса, раздавался смех, и под широкими полукружиями золоченых арок
громоздились друг над другом головы в чепчиках и каскетках. Время от
времени озабоченная билетерша с билетами в руках пропускала вперед
господина с дамой; заняв места, мужчина во фраке и стройная нарядная
женщина медленно обводили взглядом зал. В партер вошли двое молодых людей.
Они остались стоять, разглядывая зал.
- Я тебе говорил, Гектор! - воскликнул тот, что был постарше, высокий,
с черными усиками. - Мы пришли слишком рано. Я успел бы докурить сигару.
Мимо прошла билетерша.
- О, господин Фошри, - непринужденно обратилась она, - до начала не
меньше получаса!
- Зачем же тогда назначили на девять часов? - проворчал Гектор, и на
его худом, длинном лице выразилась досада. - Еще утром Кларисса - она ведь
занята в спектакле - уверяла меня, что начнется ровно в девять.
С минуту они молчали, подняв головы, всматриваясь в неосвещенные ложи.
Но ложи казались еще темнее от зеленых обоев, которыми были оклеены. В
полный мрак был погружен и бенуар под галереей. В ложах балкона сидела
лишь полная дама, облокотившись на бархатный барьер. Справа и слева от
сцены, между высокими колоннами, еще пустовали литерные ложи,
задрапированные занавесками с длинной бахромой. Белый с золотом зал и его
светло-зеленая отделка потускнели, словно их заволокло светящейся пылью от
язычков пламени, дробившихся в хрустале большой люстры.
- Ты получил литерную ложу для Люси? - спросил Гектор.
- Получил, - ответил его товарищ, - хоть и не без труда.. . Ну да, за
Люси беспокоиться нечего, уж она-то спозаранку не приедет!
Фошри подавил легкую зевоту и, помолчав, прибавил:
- Тебе везет, ведь ты еще не бывал на премьерах.. . "Златокудрая Венера"
будет гвоздем сезона. О ней говорят уже полгода. Ах, милый мой, какая
музыка!. . Сколько огня! Борднав свое дело знает, он приберег эту изюминку
для Выставки.
Гектор благоговейно слушал, затем спросил:
- А ты знаком с новой звездой, с Нана, которая играет Венеру?
- Ну, вот! Опять! - воскликнул Фошри, разводя руками. - С самого утра
только и разговору, что о Нана! Я встретил сегодня человек двадцать и от
всех только и слышал: "Нана, Нана". Я не знаком со всеми парижскими
девками. Нана - открытие Борднава. Хороша, должно быть, штучка!
Фошри было успокоился. Но пустота зала, окутывавший ее полумрак,
сосредоточенная тишина, как в церкви, нарушавшаяся лишь шепотом и
хлопаньем дверей, раздражали его.
- Ну, нет, - сказал он вдруг, - тут можно помереть со скуки. Я ухожу.. .
Может быть, мы разыщем внизу Борднава. От него все и узнаем.
Внизу, в большом, выложенном мрамором вестибюле, где расположился
контроль, мало-помалу стала появляться публика. Двери были распахнуты
настежь, открывая глазу кипучую жизнь бульваров, сверкавших огнями в эту
прекрасную апрельскую ночь. К театру стремительно подкатывали экипажи,
дверцы карет с шумом захлопывались, публика входила небольшими группами,
задерживаясь у контроля, затем, поднимаясь по двойной лестнице в глубине,
женщины шли медленно, слегка изгибая стан.