зощенко пасхальная история

Карнавал — это особая серьезно-смеховая сфера освобождения от иерархического разделения, официальных ограничений, строгой социальной, культурной, религиозной регламентации жизни, возможность обретения нового взгляда на них. Не случайно, центром этого всенародного праздника нередко становится фигура шута, являющаяся олицетворением обретаемого здесь чувства радости и свободы. Поэтика карнавала отчетливо проявлена во многих произведениях М. Зощенко, в том числе, и в рассказе «Пасхальный случай» .
Название рассказа «Пасхальный случай» отсылает нас к культурным и духовно-нравственным контекстам, связанным с главным праздником христианского богослужебного года, Пасхе. Но в центре внимания здесь оказывается, прежде всего, характерное для народно-площадной культуры противопоставление серьезного церемониала и площадного увеселения, строгой официальности и простецкой свободы, вседозволенности — всеобщей раскрепощенности. Изображается канун Пасхи, Великая Суббота, когда в храмах освящают куличи, яйца и всё, что приготовлено к праздничному столу для разговения после Великого поста. Все внешние приметы, атрибуты сакрального ритуала здесь обозначены: церковь («Прихожу к церковной ограде») , церковные служители (батюшка, «отец дьякон») , окропление и освящение, колокольный звон («И только поставил, звоны и перезвоны начались» ) и т. д. [4, с. 107—108]. Однако сам ритуал приобретает черты карнавально-травестийного действа. Достаточно вспомнить, как совершается обряд: «Макнет кисточку в ведро и брызжет вокруг. Кому в рожу, кому в кулич — не разбирается» [4, с. 108]. Весь религиозный пафос праздника для рассказчика растворяется в профанно-фамильярных жестах священника и дьякона. Не менее карнавализованно ведет себя и толпа, являющаяся здесь в соответствии с логикой карнавала одновременно зрителем и участником действа. Описанная ситуация (из-за нехватки места для куличей на столе дьякон нечаянно наступил на кулич рассказчика) соответствует скорее атмосфере какой-нибудь очереди в магазине, где каждый стремится «урвать кусок получше» , где продавец может обмануть, где покупатель может поднять из-за этого шум. Происшествие, подобное этому, рядовое для повседневной жизни, оказавшееся перенесенным из координат магазина в координаты церкви в канун великого праздника, оборачивается в результате карнавальной сценой «выворачивания наизнанку» традиционных жизненно-нравственных ценностей, для рассказчика «пасхальный случай» становится важнее Пасхи, затмевая смысл праздника.
Священнослужители, являясь главными фигурами в обычной церковно — официальной жизни, теперь, в этой карнавализованной интермедии, уступают главную роль обывателю-профану, не обладающему никакими социальными «регалиями» . Так проявляет себя главная идея карнавала — инверсия общественного статуса: «Церковные служки становятся прелатами, ремесленники — «рыцарями без страха и упрека» , а шуты и захудалые простолюдины — королями» [1, с. 146]. Главным в этом праздничном действе становится, таким образом, герой-рассказчик, которого на карнавале назвали бы шутом. Он олицетворяет известную свободу действий и слова, стоящую над общеустановленными обычаями и нравственными нормами. На официальных церемониях, как правило, от человека ждут определенного рисунка поведения. Так, присутствуя на празднике, герой должен был бы вести себя как все остальные, выполняя все надлежащие по ритуалу действия. Но происшествие, случившееся с ним, нарушает привычный порядок вещей. Оно становится как бы знаком для начала его карнавализованного выступления, для его шутовского преображения. В этот момент он и священнослужители меняются местами, теперь не они определяют сценарий праздника, а герой выстраивает сюжет представления, дальнейшее развертывание событий зависит от его импровизаций: своими преувеличенно возмущенными репликами («Мне с твоего извинения не шубу шить. Пущай мне теперь полную стоимость заплатят. Клади, — говорю, — отец дьякон, деньги на кон! » он прерывает шествие, вызывает бурную дискуссию