Я эту собаку запомнил как человека.. .
Случилось это в 44-ом, зимой.
Игрался спектакль "Охота XX века"
Перед шеренгой застывшей от страха, немой.
У коменданта была привязанность к догам
И был экземпляр, казался слоном среди всех.
Даже эсэсовцы боялись верзилу-дога
И вот этот зверь величаво шагнул на снег
И вывели жертву.. .
Стоял мальчишка продрогнув,
Куда тут бежать, он давно ослабел.
Комендант наклонился, подал команду догу
И тот в два прыжка расстояние преодолел.
Обнюхав жертву, прошелся спокойно рядом
Был он великолепен в размашистом, легком шагу.
Вернулся дог к коменданту,
и честным собачьим взглядом
Сказал человеку пёс - "Ребёнок ведь, не могу! "
Лагфюрер пожал плечами,
Ему-то разницы нету,
Раскрыл кобуру у пряжки с надписью "С нами Бог",
Но едва сверкнула вороненая сталь пистолета
В эсэсовское горло впился красавец дог!
Дога четвертовали,
Пустив под лопасти шнека… …
Я вряд ли теперь найду в Сан-Пельтене свой барак,
Но эту собаку я вспоминаю как Человека
Единственного Человека,
Среди фашистских собак!
Эдуард Асадов
http://lit.peoples.ru/poetry/eduard_asadov/poem_20603.shtml
О друге
Бежит среди крови, мольбы и ран
Соратник и друг – на мохнатых лапах.
Ловя сквозь огонь и сырой туман
До боли знакомый хозяйский запах.
Ему наплевать на машин пальбу.
Его не страшат ни стрельба, ни взрывы.
Собакам нельзя изменить судьбу,
Им надо свою проживать красиво.
Во тьме страшно-белым горит лицо.
Как будто с него сделан смертью снимок.
Как кровь человека, набух свинцом
Шершавый язык на руке любимой.
Сквозь горе не виден кошмар вокруг,
В глазах каменеет печать потери.
Но пес человеку, как лучший друг,
Уже неживому – остался верен.
Родные, почувствовав смерти знак,
В сердцах злому небу пошлют угрозы.
А пес ляжет рядом и взвоет так,
Что даже у мертвых польются слезы.
Е. Моисеева