Швейцария, Женева, 27 октября 1553 года. Девять часов утра. Мигель Сервет, юрист, врач, философ, молился. Для этого ему не нужны были иконы. Да и где их взять в темнице.
Молитва получалась сбивчивой, теряла силу и становилась лишь скоплением звуков. Святые слова не несли успокоения измученной душе, не могли отогнать тёмных мыслей, хищными когтями стискивающих сердце, которое изнутри прожигали несбывшиеся надежды. Больше он не питал иллюзий. Глупец, дурачина, как же можно было так ошибаться в Кальвине.. .
Дважды судьба ударила Сервета наотмашь, прежде чем он понял свои ошибки. Первый раз - в кафедральном соборе. Мигель приехал в город, чтобы увидеть живьём своего оппонента, наивно считая их спор о вере чисто теоретическим. Но гнев властителя Женевы, выраженный в его давнем письме, ещё не миновал. Для этого человека спор о вере не был отделён от жизни. Во время проповеди Кальвин почувствовал на себе пристальный взгляд человека у дальней колонны. На миг запнувшись, он продолжил говорить перед прихожанами, передавая им огонь своего религиозного экстаза. А после проповеди подозрительного незнакомца арестовали. Стоило лучше помнить, что именно по доносу Кальвина Мигель Сервет уже попадал в этом году в руки инквизиции во Вьенне. Тогда ему удалось спастись, но в этот раз его враг постарался не выпустить птичку.
Второй раз судьба ударила Мигеля при оглашении приговора. Долгие недели заключения он одурманивал себя иллюзиями, будто уже давно убедил судей в истинности своих тезисов. О, Кальвин прекрасно знал, как ломает человека долгое заключение, этот умный политик отнюдь не спешил нанести последний удар, ожидая полной победы над упрямцем. Наконец в камеру спустились секретари Совета с начертанным на жёстком пергаменте решением, согласно которому богохульника надлежало казнить уже на следующий день: "Мы приговорили тебя, Мигель Сервет, вести в цепях к площади Шампель и сжечь заживо, пока тело твоё не превратится в пепел, а вместе с тобой как рукопись твоей книги, так и напечатанную книгу; так должен ты закончить свои дни, чтобы дать предостерегающий пример всем другим, кто решится на такое же преступление". Сила духа оставила узника, он стоял молчаливый и неподвижный, как громом поражён - иначе и не скажешь. Затем вдруг начал стонать, жаловаться, плакать, на родном испанском языке с ужасом повторять одну и ту же мольбу: "Misericordias!"
Пришедшие вместе с законниками проповедники уже праздновали победу, считая, что окончательно сломлен гордый еретик. Но стоило им коснуться не жизни его, а идей, требуя отречения от своих тезисов, как снова обрёл уверенность этот приговорённый к смерти. Мгновение - и взгляд снова стал твёрдым. "Можете судить меня, подвергать мучениям, сжигать, рвать тело на части, но земной приговор никогда не решит, прав человек в божеских вопросах или не прав. Убить - не значит убедить".
А теперь вот оно - утро казни. И слова застревают в шершавом горле, только губы беззвучно шевелятся.
Дверь открылась, лязгнув железом.
- Ну здравствуй, Мигель.
- Кальвин, - усмехнулся Сервет, присаживаясь на жёсткую койку.
Трудно было не узнать это лицо, которое хотелось назвать - лик, его сухие, иссушенные аскетизмом черты, злые безжалостные глаза, презрительно сомкнутые губы. Даже давно изорвавшийся камзол Сервета выглядел роскошным рядом с простыми чёрными одеждами Кальвина. Впрочем, вся Женева теперь такова - серая, чёрная или коричневая, забывшая песни, танцы и веселье.
- Ты же отказался со мной встретиться.
- Но потом всё же решил тебя посетить. Без широкой огласки, - ответил Кальвин. - Послушать, как ты будешь просить о помиловании.
- Я хотел встретиться не для того, чтобы просить пощады. Я хотел лишь примириться с тобой перед смертью.
Читать дальше
- Вот здесь, - говорили кальвинисты, - на этом самом месте, безвременно
сгорел великий Сервет. Как жаль, что он не дожил до своего памятника! Если
б он так безвременно не сгорел, он бы сейчас порадовался вместе с нами!
- Но, - говорили кальвинисты, - он недаром сгорел. Да, да, друзья,
великий Сервет сгорел не напрасно! Ведь если б он здесь не сгорел, откуда
б мы знали, где ему ставить памятник?
Феликс Кривин. Карета прошлого,1964