Великая женщина (для ГиС)

Днем, 13 января 1948 года, хозяину доложили по телефону, что объект ликвидирован. Товарищ Ста­лин улыбнулся и повесил трубку… Нет, не так: он сначала повесил трубку и только потом улыбнулся. Хозяин редко позволял себе улыбаться при свидетелях. Докладчик на том конце провода и был своего рода свидетелем. Улыбку Сталина вызвал даже не факт точного исполнения приказа, а само слово «ликвидирован» . Ко­рот­кое, точное слово, способное раз и навсегда перечеркнуть возникшую проблему. Хозяин любил не решать, а ликвидировать проблемы. Затем уже без улыбки, сжав тонкие губы, представил себе тело этого странного человека, смятое колесами тяжелого грузовика. Он без труда представил себе картину ночного убийства, раздробленные кости, изуродованное лицо жертвы, кровь на снежной пороше. Не только личное присутствие при казнях и пытках доставляло подлинное удовольствие Иосифу Вис­са­ри­о­но­вичу, но и способность к воображению. Он был творческой личностью и легко мог себе представить мучительную смерть и одного человека, и дюжины, и даже миллионов. Затем он опустился в кресло, и рука хозяина сразу же нашла заправленную табаком сладких папирос трубку, но вдруг ему совершенно расхотелось курить. Товарищ Сталин поднялся, погасил горечь во рту стаканом боржоми и вырвался из внезапной муки одиночеством, включив радиоприемник. Он ждал привычных славословий в свой адрес. Хозяин относился к этим пафосным словам, как к обязательной молитве, но в то же время и наркотику, без которого он уже не мог жить. Но на этот раз товарищ Сталин не услышал славословий. Ра­ди­о­при­ем­ник одарил его музыкой: концертом для фортепьяно с оркестром. Про­стая, чистая до прозрачности, мелодия не имела никакого отношения к хозяину. Он была продиктована композитору Богом или обращена к Богу. В любом случае: сам он — хозяин, ликвидация объекта, кровь на снегу — не имели к музыке этой никакого отношения. И звучала она будто из иного пространства, над которым товарищ Сталин не был властен. Он знал, что его тело окружено плотным, практически непроницаемым кольцом охраны, но вдруг, и со страхом, подумал, что охрана эта не имеет никакого смысла, если есть на свете такая организация звуков. Хозяин любил музыку, особенно балеты Петра Ильича Чайковского. Он прощал этому композитору его гений за стон, мольбу о прощении, слезы. Ему была понятна музыка-жалоба Чайковского. Она никак не по­сягала на власть товарища Ста­лина, но сейчас с ним пробовали говорить на равных. Мало того, несмотря на легчайший язык мелодии, насмешливо, свысока и снисходительно. В первое мгновение хозяином овладел приступ гнева. Он даже протянул дрогнувшую руку, чтобы выключить радио, но что-то заставило товарища Сталина остановиться. Он, тайный мистик, вдруг с ужасом подумал, что услышанное не имеет никакого отношения к эфиру, и не зеленоглазый, мерцающий огнями ящик стал источником внезапной шумовой атаки на его мозг. И нет никакого смысла глушить радиоволны, потому что музыка эта не перестанет звучать. Хозяин так и остался стоять у радиоприемника, несмотря на то, что в какой-то момент сердце его внезапно забилось в непривычном, давно забытом ритме, связанном, скорее, не с искусством, а актом любовным. Сердце, впрочем, довольно быстро успокоилось, но возникла колющая боль в виске, затем головокружение, и хозяину даже показалось, что он может упасть. Товарищ Сталин не упал, но смог отойти от радиоприемника только тогда, когда услышал бесстрастное объявление диктора: «Исполнялся 23-й концерт Вольфганга Амадея Моцарта. Партия рояля — Мария Юдина, дирижер — Александр Гаук» . Хозяин знал, что перед любым решением следует сделать паузу, но немедленно попросил связать его с радиокомитетом. Музыку эту следовало приручить, сделать обычным, привычным, подвластным шумовым фоном.

Клависинистка Надежда Иосифовна Голубовская?

Зара Левина?