а чем... ВЫ... заливаете... свою... СОВЕСТЬ?? м???

Благими Намерениями)))

юродством.. .

…оба мы были наполовину правы и оттого целиком заблуждались: она - стоя
по ту сторону добра и зла на своей олимпийской позиции (а ведь олимпийцы
были всего-навсего кучкой сверхъестественных животных, наделенных
чудотворными способностями) , а я - вообще не выходя за рамки добра и зла, по
уши увязнув в слишком человеческих понятиях греха и социальных условностей.
Правду сказать, ей следовало бы спуститься до моего уровня, а потом пойти
еще дальше, по другую сторону; а мне следовало бы подняться на ее уровень и,
не удовлетворившись этим, продолжать путь вперед, чтобы встретиться с нею
там, где и вправду оказываешься вне рамок добра и зла, но не как
сверхъестественное животное, а как преображенный человек. Достигни мы того
уровня, вели бы мы себя иначе или нет? На это невозможно ответить. Да и не
могли мы тогда его достигнуть. Она была богиней, временно попавшей в полосу
несчастий и благодаря чувственности вновь нашедшей дорогу на утраченный
Олимп. Я терзался, совершив грех тем более ужасный, что его сопровождало
неимоверное наслаждение. Попеременно, а то и одновременно я бывал двумя
разными людьми: новичком в любви, которому выпала огромная удача сойтись с
женщиной и раскованной, и по-матерински нежной, необычайно ласковой и
необычайно чувственной, и мучимым совестью страдальном, который сгорал со
стыда, превратившись, по прежним канонам, и раба худших своих страстей, и
был шокирован, буквально оскорблен (ибо имел рамную тягу как к покаянию, так
и к осуждению) той свободой, с какой его Беатриче принимала внутреннюю
прелесть этих контактов, его Лаура обнаруживала искушенность в любовной
науке - и, что еще ужаснее, обнаруживала ее на мрачном фоне ухода людей из
жизни. Миссис Хэнбери умерла, умирал Генри. По всем правилам ей следовало
облечься в траур, а мне - предлагать утешаться философией. Но
действительность, эта грубая, не знающая правил действительность.. . -На миг
наступило молчанье. - Карлики, - задумчиво промолвил потом он, вглядываясь
сквозь прикрытые веки в далекое прошлое. - Карлики из другого мира.
Собственно, они и тогда не принадлежали к моему миру. Той ночью, двадцать
третьего апреля, мы были в Мире Ином, она и я, на небесах беззвучной тьмы,
где царили обнаженность, касанья и слияние. И что за откровения, что за
пятидесятницы изведал я на этих небесах! Ее нежданные ласки нисходили ко
мне, словно ангелы, словно святые голуби. И как нерешительно, как запоздало
я отвечал на них! Губы мои едва отваживались шевельнуться, руки сковывал
страх согрешить против моих представлений - вернее, представлений моей
матушки - о том, какой полагается быть порядочной женщине, о том, каковы,
собственно, и есть все порядочные женщины, - но, несмотря на это (что столь
же отпугивало, сколь и пленяло) , робкие мои прегрешения против идеала
вознаграждались такими чудесными откликами, такой безграничной ответной
нежностью, какой я не мог и вообразить. Однако над этим ночным Иным Миром
возвышался враждебный ему посюсторонний - мир, в котором Джон Риверс
двадцать второго года мыслил и чувствовал дневной порою; мир, где такие вещи
были явным преступлением, где ученик обманывал наставника, а жена - мужа,
мир, откуда наше ночное небо представлялось наимерзейшей скверной, а
нисходящие ангелы - просто-напросто проявлениями похоти на фоне супружеской
измены. Похоть и измена, - повторил Риверс с коротким смешком. - Как это
старомодно звучит! Нынче мы предпочитаем говорить о порывах, необходимости,
внебрачных связях. Олдос Хаксли. Гений и богиня

И в этот час, час преступлений, \Целую твой горячий прах. \Среди падений и мучений\Как буен тёмных крыльев взмах! Георгий Чулков 1919 О, юродивая Россия,

Экстрактом любви...

была бы совесть, чем залить нашел бы

Дождями оправданий и двусмысленных обещаний. Как высохнет - снова торчит и светится!