Обрадовалась - думала слышу голос Разума, прислушалась - а это стон Рассудка. Беруши помогут?)

помогут, но не надолго.. .
захочется ранго или поздно света, звука.. .

Одновременно Белый, после пяти лет жизни в России, не вернул и ту, которая — он думал — автоматически вернется и которая, после его неудачной любви к Л. Д. Блок, казалась ему якорем спасения, — но которая никогда не собиралась им быть. Его пьянство, его многоречивость, его жалобы, его бессмыслен-ное и безысходное мучение делало его временами невменяемым. Поправить можно было все только изнутри, в себе самом, как это почти всегда (не всегда ли? ) бывает в жизни. Он, однако, жил в надежде, что переменятся обстоятельства, что та, которая не вернулась, — каким-то образом «поймет» и вернется, и что тот, который отверг его, — вновь примет его в лоно антропософии. Белый не видел себя, не понимал себя, не знал («жизнь прожить не сумел») , не умея разрешить ни этого кризиса, ни всей трагической ситуации своей, требуя от окружающего и судьбы для себя «сладкого кусочка» , а его не могло быть, как не может быть его у тех, кто хоть и остро смотрит вокруг, но не знает, как смотреть в себя. Он жил в глухоте, не слыша хода времени и полагая в своем безумии, что «мамочку» он найдет в любой женщине, а «папочку» — в ускользнувшем от него учителе жизни. Но люди кругом становились все безжалостнее, и это было законом времени, а вовсе не модой, веком, а не днем. Безжалостное в людях нашего времени началось еще в 80-90-х годах прошлого века, когда Стриндберг писал свою «Исповедь глупца» — там можно найти некоторые ответы на двуострую драму Андрея Белого. «Пожалейте меня! » — но никто уже не умел, да и не хотел жалеть. Слово «жалость» доживало свои последние годы, недаром на многих языках это слово теперь применяется только в обидном, унижающем человека смысле: с обертоном презрения на французском языке, с обертоном досады — на немецком, с обертоном иронического недоброжелательства — на английском. От «пожалейте меня!» , сказанного в слезах, до удара громадным кулаком по столу: «проклинаю всех! » — он почти каждый вечер проходил всю гамму своего отношения к людям, в полубреду, который он называл «перерывом сознания» . Я видела его однажды играющим на старом пианино «Карнавал» Шумана. Никто не слушал его, все были заняты своим, собой, то есть «свирепейшей имманенцией» . На следующий день он не поверил мне, когда я сказала, что он играл Шумана, а я с удовольствием слушала его, — он ничего не помнил. В другой вечер он два раза рассказал Ходасевичу и мне, в мельчайших подробностях, всю драму своей любви к Л. Д. Блок и свою ссору с А. А. Блоком, и, когда, без передышки, начал ее рассказывать в третий раз, я увидела, что Ходасевич скользит со стула на пол в глубоком обмороке. В ту ночь Белый шумно ломился в дверь ко мне, чтобы что-то досказать, и Ходасевич, в холодном поту, шепотом умолял меня не открывать, не отвечать — он боялся, что опять начнется этот дикий, страшный, не имеющий, в сущности, ни смысла, ни конца рассказ. Нина Берберова. КУРСИВ МОЙ

Приходит ночь уединенья. \ Ищейка - ночь и ночь - сова. \ Становятся прозрачней тени, \ И призрачней звучат слова. Владимир Мотрич. "У Голубой лагуны". Том 3А. Приходит ночь уединенья.

Прекрати разговаривать сама с собой)

Не, не помогут)) ) психиатр поможет