Фантасмагория в произведени "Невский проспект"

отрывок из статьи :
"Что, кроме эстетического чувства (ощущения, что это «не талантливо») , может нарушить чувство реальности литературного текста? Почему в литературе возможна любая фантасмагория и за счет каких неведомых нам механизмов она может переживаться как реальность? Эти механизмы нашего сознания Гоголь начинает исследовать в «Невском проспекте» и пытается научиться их использовать в своих писательских целях.

«Невский проспект» очень интересен для нас тем, что гений, которому еще самому не до конца был ясен его проект, иногда проговаривался о своем замысле читателю, оставляя ему ключи, обозначающие переход от сна к литературной яви.

Ключ, способный открыть скрытый замысел Гоголя, вписанный им на манер секретного кода в «Невский проспект» , содержится в ответе на один простой вопрос: почему художник Палитров был переименован в Пискарева? Поиск ответа на этот вопрос поможет нам понять, какие средства использует Гоголь, чтобы достичь желаемого им ­эффекта.

Дело в том, что в тексте «Невского проспекта» содержится двадцать пятый кадр, ­невидимый для читательского глаза. Но именно этот двадцать пятый кадр несет в себе то измерение, которое придает тексту его неповторимое звучание и удивительную силу воздействия. Скрытый в нем невидимый кошмар готовится подспудно и постепенно завладевает ­сознанием беспечного читателя. Посмотрим, как это происходит:

«Но как только сумерки упадут на домы и улицы ‹…› тогда Невский проспект опять оживает и начинает шевелиться. Тогда наступает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет. ‹…› В это время чувствуется какая-то цель или, лучше, что-то похожее на цель, что-то чрезвычайно безотчетное; шаги всех ускоряются и становятся очень неровны. Длинные тени мелькают по стенам и мостовой и чуть не достигают головами Полицейского моста» [9].

А теперь прочтем ту же цитату несколько иначе, сократив ее, оставив только то, что связано с освящением и с движением, и вынеся за скобки все, что касается «описания городской среды» . Итак, читаем: «Сумерки … какой-то заманчивый, чудесный свет… Длинные тени мелькают… Невский… (огромное существо, не так ли? — Д. Х. ) оживает и начинает шевелиться… чувствуется какая-то цель или, лучше, что-то похожее на цель, что-то чрезвычайно безотчетное; шаги ускоряются и становятся очень неровны» . Что это напоминает вам, читатель, теперь? Какой смятенный образ возникает из этого тревожного движения, опасной игры света в глубокой ночной темноте? Может быть, ночная охота? А ведь именно этой фразой начинается повествование о Пискареве и его несчастной страсти.

Насильно подтолкнутый приятелем, герой устремляется вслед за плащом красавицы, который автор описывает чуть ли не подробнее, чем саму красавицу. По мере того, как все ускоряется бег героя и темп повествования, по мере того, как он все быстрее мчится навстречу своему страшному открытию, в его сознании начинают происходить странные трансформации. Поддерживая иллюзию сна или видения, погоня, ведомая лишь редкими отблесками света, происходит в глубокой темноте, как будто под водой. "