дайте стих поэта красноярского краяплиз!

Красноярских поэтов, больших и малых, не перечесть. Вас кто интересует - Николай Еремин, Аида Федорова, Николай Гайдук, Марина Саввиных, Иван Клиновой? Я, скромно признаюсь, и сама пишу стихи. А вот пришлю ка я вам свои опусы. Вдруг сгодятся?

Мгновения глиняной тишины

***
Подхваченный сквозняками пыльных портьер,
Шепот выскальзывает в коридор, он теперь
Вне уюта и тайны нашего разговора –
Поди поймай неуловимого вора…
Шепот теплый, легкий, как тополя пух,
Паутинно-мягкий – о том, что рук
Не разнять, не расплести волос,
Светящихся в темноте, как плес
Рассветный… Шепот о том, как тень
Слоясь, вживается в известь стен,
Остается за шкафом, в углу, совсем –
Со всеми запахами – и с тем
Мгновением глиняной тишины,
Где мы еще не разделены. 3.01.07

***
Пока за окном зеленоводный вечер,
Августовской тишины глубь,
Пока ведут голубиные речи
Ветер и дождь, ива и пруд,
Пока напитывается далью
Око, уставшее от мелочей,
Пока ты ищешь на карте Италию –
или Индию – все сказочнее, горячей…
Пока пытаешься в горке пазлов
Найти единственный – вот сюда,
Дабы картинка сложилась разом –
Дороги, море и города –
Почему не угаснет, как нитка света,
Не сотрется, как пыль с глади зеркал,
Мой тихий вопрос – без твоего ответа,
Мой отклик – даже если никто не звал? 5.01.07, 6.01.07.
***
А ну как выберусь к тебе, нагряну, выпрошусь –
А ну как вырешу весну и письма выброшу:
Пускай, мой маетный, себе в реке кораблики –
По мне хоть паводок, хоть вплавь, хоть в роще зяблики…
А в огороде бузина кустится-пышется –
Пущай хоть пыжится, а мне и не колышется!
Подножками не устрашусь и гололедами –
С ветрами вешними пушусь, с шальными водами…
Незваной скворушкой влечу, легка, непрошена –
По мне все стежечки к тебе незапорошены. 3. 02. 07.

А вообще-то загляните на сайт astafiev.ru. Там поэты большие и малые, мастеровитые и просто даровитые выставляют свои творения.

ВИКТОР САНЧУК
* * *
Я услышу зов одиночества
вдруг, — в набитой людьми судьбе,
словно имя свое и отчество —
упомянутыми в суде.

Это пыточник март. Над бирками
номерными лепной стены
водосточная жесть пробирками
цедит гемоглобин весны.

Эхо долгое кроет облаком
город, улицами дрожа,
словно отсветы в лужах около
окон первого этажа.

Это — серая предвариловка
в два намека на компромисс.
Рынок. Сутолочь. Дорогомиловка.
Воля — скользкая, как карниз.

* * *
Я на плаву, — шальной купальщик мая,
шагнувший вниз, не разбирая дна,
Из виду здесь теряется вина,
как будто парус на море без края.

Так для южан, должно быть, грудь Биская
прельстительна и слишком холодна.
А мне легка, как мишура мирская,
любая накатившая волна.

Двумерен вечер, как в окне луна,
он, сутки пополам перегибая,
схож с горизонтом. Лишь на грани сна

вдруг страшно мне, что подо мной морская —
чуть шевелящаяся и немая,
как щель на складках карты, глубина.

* * *
От бронзового косогора
безвольно падает река,
словно уставшего боксера
опущенная вниз рука.

Когда от птичьей песни звонкой,
как гул неведомых побед,
уже в четыре горизонта
нас ограничивает свет.

Как будто мир — прозрачный кубик
в канатах ринга, чтоб над ним
блистающего неба кубок
так долго был недостижим.

Вернись тропинкою нагорной:
там четкая — точно хрусталь —
листов причудливою формой
прикрыта солнечная даль.

И дни чуть теплые бессильны
в себе сентябрь перебороть
и трепетны, как древесины
наполненная пульсом плоть.

— Как жизни огненный остаток
среди развенчанных дубрав,
где шепот пораженья сладок,
как привкус крови на губах.

* * *
...как розовый ворочается хряк —
от Запада к Востоку — с боку на бок.
— Над бисером, разбросанным во мрак, —
над мерным светом тысячи лампадок.

И если б Некто к щелке дня приник,
еще узрел бы недреманным оком,
как распадается одна из них
на пару блеклых ресторанных окон.

Там, словно бы заказывая щи,
во вкус вникаешь участи вчерашней,
загадываешь женщин и мужчин.
И наступает ночь. Но часом раньше,

как крыльями, охватывает шар
неслышимая огненная птица, —
и с вожделеньем думаешь: пожар!
но вместо бликов — лица, лица, лица.. .

Вазоны грез похерили эмаль.
Очкастый друг твой ядовит как кобра.
Но в теплом мире хереса и пальм
твоя душа податлива, как копра.

И сладко знать, что прожил дни зазря, —
точно рубли — повыбросил на ветер.
Ты недвижим. Вращается заря,
словно петух, насаженный на вертел.

* * *
Александру Сопровскому
С другом проехали Волхов в полночь —
снова ко дням черновым от праздных.
Где-то гулял здесь Булак-Балахович,
сволочь, — с ребятами — к белым от красных.. .
Он засмеется. И шаткий мост
рухнет, залившись водою темной, —
в ватный туман, как последний тост, —
в вечность прощанья. Притихни, дом мой, —

слышишь, на пальцах ключи бряцают:
воздух жилья рассекать с отмашкой.
Так же вот звонко — кто понимает —
можно работать булатной шашкой.
Или не знаешь? — за боль любить,
путники вспять, к золотому плену, —
мы бы и жизнью могли платить.
Если б она здесь имела цену.

* * *
Я прошептал: останься неизменной,
как только даль придуманной страны, —
поклонницею терпкого глинтвейна
над городом вокзалов и шпаны.

Чужих квартир уютом горьковатым
до низких туч наполнившийся дом.. .
Как сладко быть больным и виноватым,
словно слова оставив на потом.

И как легко уйти, припоминая
уже как будто бывшие во сне —
и эту дрожь прощальную трамвая,
и циферблат в заснеженном окне.

Но мчаться вновь, как догоняя вора
незримого на улицах пустых,
и путаться в автобусах и скорых
вагонах, словно в истинах простых —

чуть горьковатых, точно дым табачный, —
влекущих нас к законному концу,
как поздний мой, полупустой прозрачный
троллейбус «Б» , ползущий по кольцу.