Над чем смеялся Дон-Аминадо в приведенном отрывке?

   Юноши и девушки аплодировали, но чувствовалось, что это не то, что некто, отмеченный Роком, еще только грядет во полунощи!. .
   И он пришел.
   Зал дрогнул, заволновался и зашумел, как море в час прибоя.
   -- "Я гений, Игорь Северянин!.. " -- и настоящая буря восторгов прокатилась под старыми сводами.
   -- Это он, он, он!. . Он -- наш король, а мы его подданные!. . Единственный!. . Державнейший!. . Преславный!. . Премудрый!. .
   И тысячи рук, незанятых никаким оружием, ни огнестрельным, ни холодным, потянулись к античным урнам, чтобы опустить в них четырехугольные знаки смиренного верноподданничества и через каких-нибудь пять минут предопределенное от века свершилось:
   -- Король был избран!
   На него возложили венок из искусственной брусники и под рев и вопли всего зала повели к золотому трону поэзии.
   Бурлюк и Маяковский стали по бокам в качестве приближенных феодалов.
   Оба они о чем-то шептались и зловеще перемигивались.
   Так начинались обычные придворные интриги.
   Но его королевское величество, король русских поэтов, был доволен:
   -- В конце концов, история справедлива!. . --с грациозной улыбкой сказал свите Игорь Северянин.
   Не менее доволен был и его королевское высочество, принц прусских прозаиков:
   -- В конце концов, история справедлива!. . --заметил приближенным Леопольд Баварский.
   И приближенные не спорили. Дон-Аминадо, "Король и Принц"
Будь нетерпим и ненавистен,
Провозглашая и трубя
Завоеванья новых истин, –
Они ведь новы для тебя.
Потом, когда в своём наитьи
Разочаруешься слегка,
Воспой простое чаепитье,
Пыльцу на крыльях мотылька.
Твори уверенно и стройно,
Слова послушливые гни,
И мир, обдуманный спокойно,
Благослови иль прокляни.
А под конец узнай, как чудно
Всё вдруг по-новому понять,
Как упоительно и трудно,
Привыкши к слову, – замолчать.

"Поэт в России больше, чем поэт" (А. Пушкин)

"(...)Я думаю, он считал себя гениальным и носил в бумажнике письмо от самого Александра Блока, однажды похвалившего его стихи.
Несмотря на его вечную иронию, даже цинизм, у него иногда делалось такое пророческое выражение лица, что мне становилось страшно за его судьбу.
Его мама боготворила его. Он ее страстно любил и боялся. Птицелов написал на него следующую эпиграмму:
"Мне мама не дает ни водки, ни вина. Она твердит: вино бросает в жар любовный; мой Сема должен быть как камень хладнокровный, мамашу слушаться и не кричать со сна".
Он действительно не пил вина, у него не было явных любовных связей, хотя он был значительно старше всех нас, тогда еще гимназистов.
Одно из его немногочисленных стихотворений (кажется, то, что понравилось Блоку) , считалось у нас шедевром. Он сам читал его с благоговением, как молитву:
"Прибой утих. Молите бога, чтоб был обилен ваш улов. Трудна и пениста дорога по мутной зелени валов. Все холодней, все позже зори. Плывет сентябрь по облакам. Какие сны в открытом море приснятся бедным рыбакам? Опасны пропасти морские. Но знает кормчий ваш седой, что ходят по морю святые и носят звезды над водой... "" В. Катаев, "Алмазный мой венец".