Что представляет из себя "ад творчества"?

5. Габриела Мистраль
Категория: Христианская поэзия.
Нобелевских лауреатов, как известно, немного. Нобелевских лауреатов - женщин - единицы, и Габриела Мистраль - среди них. Девочке из затерянной на севере Чили андской деревушки, сельской учительнице, преподававшей в лицее испанскую грамматику и историю средних веков, суждено было объездить весь мир, побывать в качестве консула в Италии, Испании, Франции, Португалии, Бразилии, завоевать множество литературных премий и, наконец, в 1945 году предстать перед членами Нобелевского комитета в Стокгольме на торжественном вручении самой знаменитой премии. Современники вспоминают высокую, молчаливую, несколько угрюмую женщину. Тем удивительнее оказывалась неожиданно детская улыбка, освещавшая порой ее лицо. Четыре книги стихов, вышедшие при жизни - "Отчаяние", "Нежность", "Тала", "Давильня", - привлекли к ней внимание отечественной и, пожалуй в большей степени, зарубежной публики. В предисловии к "Отчаянию" она писала: "Да простят мне эту горькую книгу Господь Бог и те из читателей, для которых жизнь - радость". И все-таки не горечь определяет суть ее поэзии, а сила, напор, энергия. Кровь басков, индейцев, евреев, как уверяла сама Габриела, кипела в ней, не давая принять общепринятое: несправедливость, любовь без ответа, неотвратимость смерти. Это неприятие того, с чем вынужден мириться весь свет, вызывает пылкий разговор поэта с Богом, разговор, восходящий к страстным речам ветхозаветных пророков, а если брать более близкие времена - к проповеди святой Тересы Авильской, основательницы ордена босоногих кармелиток и знаменитой испанской писательницы-мистика, трудами которой Габриела Мистраль зачитывалась и восхищалась. Габриела - она готова поспорить с самим Создателем. Глубинная же цель этого спора - борьба за милосердие. Она дает самому Богу право быть усталым и хрупким и призывая эгоистичное человечество пожалеть наконец своего Творца. Никогда не имевшая ни семьи, ни детей, Габриела Мистраль была прозвана на родине "матерью всех детей", а ее колыбельные стали классическими. 1889-1957 - годы жизни Габриелы Мистраль - вмещают гигантскую творческую биографию вечно одинокого человека, кипящего в котле людей и событий. Ее стихи, в которых христианство странно сплелось с индейскими мифами, а лирика неотделима от оды, наверняка будут и впредь привлекать переводчиков и читателей, стремящихся глубже понять этот безоглядно смелый и независимый дар.

"Трудиться до седьмого пота, оттачивая свое перо или карандаш, — это не всегда удовольствие, как думают те, кто только наблюдает за этой работой; чаще всего это — настоящий ад. Это изнурительно, как приступ лихорадки. Этого страшатся, как тяжелой операции, успешный исход которой сомнителен". Делакруа

Ирвинг Стоун
ЖАЖДА ЖИЗНИ
Повесть о Винсенте Ван Гоге

Он превратился в слепую, бесчувственную машину – писал одно полотно за другим, без передышки, даже не сознавая, что он делает. Фруктовые сады стояли в полном цвету. Винсент с неудержимой страстью писал их и не мог остановиться. Он уже не думал больше о своих картинах. Он просто писал. Все восемь лет напряженного труда проявились теперь в могучем приливе творческой энергии. Порой, начиная работу с первыми проблесками зари, он заканчивал полотно уже к полудню. Тогда он возвращался в город, выпивал чашку кофе и снова шел с чистым холстом куда — нибудь в другую сторону.
Он не имел ни малейшего представления, хороши ли теперь его картины. Его это не тревожило. Он был опьянен красками.
С ним никто не разговаривал. Он тоже не заговаривал ни с кем. Те скудные силы, которые оставались у него от упорной работы, он тратил на борьбу с мистралем. Не меньше трех дней в неделю ему приходилось привязывать мольберт к вбитым в землю колышкам. Холст трепетал и бился на ветру, словно простыня на веревке. К вечеру все тело у Винсента ныло, как будто после жестоких побоев.
Винсент постоянно ходил без шляпы. От свирепого солнца волосы у него на макушке мало — помалу стали выпадать. Когда он, вернувшись в гостиницу, ложился на постель, у него было такое чувство, словно ему на голову нахлобучили горшок с горящими угольями. Солнце совсем ослепило его. Он уже не мог отличить зелень полей от голубизны неба. Но, кончив работу и принеся ее в комнату, он убеждался, что на его полотне запечатлела свое сияние и блеск сама природа
..
Лето становилось жарче и жарче, кругом все было сожжено его дыханием. Винсент видел вокруг себя лишь тона старого золота, бронзы и меди, осененные чуть поблекшим от зноя зеленовато — лазурным небом. От палящего солнца на всем лежал какой — то сернисто — желтый оттенок. Винсент лил на свои полотна поток яркой, сверкающей желтизны. Он знал, что желтый цвет не применялся в европейской живописи со времен Возрождения, но это не останавливало его. Тюбики с желтой краской пустели один за другим, кисть щедро наносила его на полотно. Картины Винсента были захлестнуты ослепительным солнцем, опалены им, они были насквозь пронизаны воздухом.
...
Винсент был убежден, что создать хорошую картину ничуть не легче, чем найти алмаз или жемчуг. Он испытывал недовольство и собой и тем, что выходило из — под его кисти, но в нем теплился луч надежды, что рано или поздно он станет писать лучше. Порою эта надежда казалась призрачной. Но, только работая, Винсент чувствовал, что он живет. Иной жизни у него не было. Он был лишь механизмом, слепым автоматом, который глотал по утрам еду и кофе, жадно хватал краски, выплескивал их на холст, а вечером приносил законченное полотно.
Для чего? Для продажи? Конечно, нет! Он знал, что никто не купит его картины. Какой же смысл торопиться? Зачем он гонит, пришпоривает себя и пишет одну за другой десятки картин, для которых уже не хватает места под его жалкой металлической кроватью?
Винсент уже не жаждал успеха. Он работал потому, что не мог не работать, потому что работа спасала его от душевных страданий и занимала его ум. Он мог обходиться без жены, без своего гнезда, без детей; мог обходиться без любви, без дружбы, без бодрости и здоровья; мог работать без твердой надежды, без самых простых удобств, без пищи; мог обходиться даже без бога. Но он не мог обойтись без того, что было выше его самого, что было его жизнью – без творческого огня, без силы вдохновения.

"Я - женщина.
Это утверждение может подать повод поупражняться в остроумии моим знакомым, достоверно знающим, что я не женщина. А, наоборот, мужчина. Но я выше этого. Я пишу рассказ о женщине. От имени женщины. Значит, сейчас я - женщина. Бесспорно. Таков закон искусства.
Итак, я женщина, и у меня есть все, чем положено обладать женщине. И я знаю, что чувствует женщина - могу себе это представить. Неплохо представляю. Уже чувствую себя почти женщиной.. . -нет, еще не вполне.
И тогда я устраиваю генеральную стирку, и сушку, и глажку, и уборку, и мою полы, и готовлю обед, и все это одновременно, и в темпе, и бросаю курить, и скачу под душ, и взбиваю поредевшие волосики в прическу и спрыскиваю ее креплаком, и смотрю на часы, и хватаю хозяйственную сумку и бегу в булочную.
И взяв хлеб, ватрушку, чай, песок, халву, масло, бублики и батончики, обнаруживаю, что кошелек остался дома. И возвращаюсь, и пред дверью обнаруживаю, что ключ-то внутри.. .
И я отправляюсь на поиски слесаря, и его нет дома, будьте уверены. А на улице минус двадцать, и через капрон здорово дерет.
Я звоню другу и, объяснив ситуацию, прошу ночлега. Он, свой парень, зовет безоговорочно.
Друг встречает меня: свечи в полумраке, вино и музыка. И начинает лапать, и я чувствую, что влипла. На дворе мороз, не погуляешь, но друг ужасно настойчив, и в конце концов я вынуждена уйти.
Слушайте, рассказ - это все ерунда, уже первый час, я продрогла, и если утром слесарь не откроет дверь, чтоб я могла сесть за машинку и начать: "Я - мужчина... ", то как быть... " М. Веллер, "Муки творчества".

фабрика грез голивуд, не читал) скушно))

смотря где
...
в театре - дневные репетиции
...
на воздухе - грубые этюды
...
а - в голове - чужие слова - известные всем стихи
...