Как просыпались литературные персонажи?
 
	
	
		
		
								
				Если бы в следующее утро Степе Лиходееву сказали бы так: "Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь! " − Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: "Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану". 
 
Не то что встать, − ему казалось, что он не может открыть глаз, потому что, если он только это сделает, сверкнет молния и голову его тут же разнесет на куски. В этой голове гудел тяжелый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплывали коричневые пятна с огненно-зеленым ободком, и в довершение всего тошнило, причем казалось, что тошнота эта связана со звуками какого-то назойливого патефона. 
 
Степа старался что-то припомнить, но припоминалось только одно − что, кажется, вчера и неизвестно где он стоял с салфеткой в руке и пытался поцеловать какую-то даму, причем обещал ей, что на другой день, и ровно в полдень, придет к ней в гости. Дама от этого отказывалась, говоря: "Нет, нет, меня не будет дома! " − а Степа упорно настаивал на своем: "А я вот возьму да и приду! » 
 
Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое число, ни какого месяца − Степа решительно не знал и, что хуже всего, не мог понять, где он находится. Он постарался выяснить хотя бы последнее и для этого разлепил слипшиеся веки левого глаза. В полутьме что-то тускло отсвечивало. 
 
Степа наконец узнал трюмо и понял, что он лежит навзничь у себя на кровати, то есть на бывшей ювелиршиной кровати, в спальне. Тут ему так ударило в голову, что он закрыл глаз и застонал. 
 
Объяснимся: Степа Лиходеев, директор театра Варьете, очнулся утром у себя в той самой квартире, которую он занимал пополам с покойным Берлиозом, в большом шестиэтажном доме, покоем расположенном на садовой улице. 
 
М. Булгаков. "Мастер и Маргарита"
				
									
							 
								
				Л. Н. Толстой ДЕТСТВО 
 
12 августа 18...,ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра - Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой - из сахарной бумаги на палке - по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я высунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, который продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же, в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той же материи, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягких козловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться и хлопать. 
 
"Положим, - думал я, - я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володи ной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, - прошептал я, - как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает.. . противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка - какие противные! " 
 
В то время как я таким образом мысленно выражал свою досаду на Карла Иваныча, он подошел к своей кровати, взглянул на часы, которые висели над нею в шитом бисерном башмачке, повесил хлопушку на гвоздик и, как заметно было, в самом приятном расположении духа повернулся к нам. 
 
- Auf, Kinder, auf!.. s'ist Zeit. Die Mutter ust schon im Saal*[Вставать, дети, вставать!. . пора. Мама уже в зале] , - крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. - Nun, nun, Faulenzer!* [Ну, ну, ленивец! ] - говорил он. 
 
Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с постели и не отвечал ему, а только глубже запрятал голову под подушки, изо всех сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться от смеха. 
 
"Какой он добрый и как нас любит, а я мог так дурно о нем подумать. " 
 
Евгений Гришковец "Как я съел собаку" 
... 
 Или ты такой маленький, ты спишь, воскресенье, зима. Уже половина двена-дцатого, скоро полдень, а ты спишь и не спишь — слушаешь, бабушка говорит Нет, пора его будить уже. Она идет, отдергивает одеяло и гладит тебя по спине, а у ба-бушки рука шершавая — ты весь извиваешься. 
...
				
									
							 
								
				Врачи запретили Бродскому курить. Это его очень тяготило. Он говорил: 
- Выпить утром чашку кофе и не закурить? ! Тогда и просыпаться незачем! 
 
Из записок С. Довлатова
				
									
							 
								
				Обидно мне теперь почти до слез. Не потому, конечно, обидно, что к Курскому вокзалу я так вчера и не вышел. (это чепуха: не вышел вчера - выйду сегодня) . И уж, конечно, не потому, что проснулся утром в чьем-то неведомом подъезде (оказывается, сел я вчера на ступеньку в подъезде, по счету снизу сороковую, прижал к сердцу чемоданчик - и так и уснул) . 
Ну, конечно. Все они считают меня дурным человеком. По утрам и с перепою я сам о себе такого же мнения.
				
							 
								
				Лизанька (вдруг просыпается, встает с кресел, оглядывается) 
 
 Светает!. . Ах! как скоро ночь минула! 
 Вчера просилась спать - отказ, 
 "Ждем друга". - Нужен глаз да глаз, 
 Не спи, покудова не скатишься со стула. 
 Теперь вот только что вздремнула, 
 Уж день!. . сказать им.. . 
 
 (Стучится к Софии. ) 
 
 Господа, 
 Эй! Софья Павловна, беда. 
 Зашла беседа ваша за ночь; 
 Вы глухи? - Алексей Степаныч! 
 Сударыня!.. -И страх их не берет! 
 
 (Отходит от дверей. ) 
 
 Ну, гость неприглашенный, 
 Быть может, батюшка войдет! 
 Прошу служить у барышни влюбленной! 
 
 (Опять к дверям) 
 
 Да расходитесь. Утро. - Что-с? 
 
 (Голос Софии) 
 
 Который час? 
 
 Лизанька 
 
 Все в доме поднялось. 
 
(А. Грибоедов "Горе от ума")
				
							 
								
				"Ну что тебе приснилось, Горбунов? " 
"Да, собственно, лисички. " "Снова? " "Снова". 
"Ха-ха, ты насмешил меня, нет слов". 
"А я не вижу ничего смешного. 
Врач говорит: основа всех основ - 
нормаьный сон". "Да ничего дурного 
я не хотел... хоть сон того, не нов". 
"А что попишешь, если нет иного? " 
"Мы, ленинградцы, видим столько снов, 
а ты никак из этого, грибного 
не вырвешься". "Скажи мне Горчаков, 
а что вам, ленинградцам, часто снится? " 
"Да как когда.. . Концерты, лес смычков. 
Проспекты, переулки. Просто лица. 
(Сны состоят как будто из клочков. ) 
Нева, мосты. А иногда - страница, 
и я ее читаю без очков! 
(Их отбирает перед сном сестрица). " 
 "Да, этот сон сильней моих зрачков! " 
"Ну что ты? Часто снится и больница". 
"Не нужно жизни. Знай себе смотри. 
Вот это сон! И вправду день не нужен. 
Такому сну мешает день зари. 
И как, должно быть, злишься ты, разбужен... "(...) И. Бродский, "Горбунов и Горчаков".
				
							 
								
				По-разному. 
"В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов... Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием. Когда он был дома - а он был почти всегда дома, - он все лежал, и все постоянно в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приемной. " 
 
 Бывало, он еще в постеле: 
К нему записочки несут. 
Что? Приглашенья? В самом деле, 
Три дома на вечер зовут: 
Там будет бал, там детский праздник. 
Куда ж поскачет мой проказник? 
С кого начнет он? Все равно: 
Везде поспеть немудрено. 
 
 Она любила на балконе 
Предупреждать зари восход, 
Когда на бледном небосклоне 
Звезд исчезает хоровод, 
И тихо край земли светлеет, 
И, вестник утра, ветер веет, 
И всходит постепенно день.
				
							 
								
				Телекран испускал оглушительный свист, длившийся на одной ноте тридцать секунд. 07.15, сигнал подъема для служащих. Уинстон выдрался из постели — нагишом, потому что члену внешней партии выдавали в год всего три тысячи одежных талонов, а пижама стоила шестьсот, — и схватил со стула выношенную фуфайку и трусы. Через три минуты физзарядка. А Уинстон согнулся пополам от кашля — кашель почти всегда нападал после сна. Он вытряхивал легкие настолько, что восстановить дыхание Уинстону удавалось лишь лежа на спине, после нескольких глубоких вдохов. Жилы у него вздулись от натуги, и варикозная язва начала зудеть. 
 
— Группа от тридцати до сорока! — залаял пронзительный женский голос. — Группа от тридцати до сорока! Займите исходное положение. От тридцати до сорока! 
 
Уинстон встал по стойке смирно перед телекраном: там уже появилась жилистая сравнительно молодая женщина в короткой юбке и гимнастических туфлях.
				
							 
								
				На другое утро Базаров раньше всех проснулся и вышел из дома. "Эге! --подумал он, посмотрев кругом, --местечко-то неказисто". Когда Николай Петрович размежевался с своими крестьянами, ему пришлось отвести под новую усадьбу десятины четыре совершенно ровного и голого поля. Он построил дом, службы и ферму, разбил сад, выкопал пруд и два колодца; но молодые деревца плохо принимались, в пруде воды набралось очень мало, и колодцы оказались солонковатого вкуса. Одна только беседка из сирени и акаций порядочно разрослась; в ней иногда пили чай и обедали. Базаров в несколько минут обегал все дорожки сада, зашел на скотный двор, на конюшню, отыскал двух дворовых мальчишек, с которыми тотчас свел знакомство, и отправился с ними в небольшое болотце, с версту от усадьбы, за лягушками. (И. Тургенев "Отцы и дети")