Тигр, о
тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи,
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?
В небесах или глубинах
Тлел огонь очей звериных?
Где таился он века?
Чья нашла его рука?
Что за мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук?
Что за горн пред ним пылал?
Что за млат тебя ковал?
Кто впервые сжал клещами
Гневный мозг, метавший пламя?
А когда весь купол звездный
Оросился влагой слезной, --
Улыбнулся ль, наконец,
Делу рук своих творец?
Неужели та
же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила,
И тебя, ночной огонь?
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи,
Чьей бессмертною рукой
Создан грозный образ твой?
Какое
стихотворение русского поэта могло бы быть хорошим
ответом на вопросы, заданные Уильямом Блейком?
"Пять чувств — дорога лжи. Но есть восторг экстаза,
Когда нам истина сама собой видна.
Тогда таинственно для дремлющего глаза
Горит узорами ночная глубина.
Бездонность сумрака, неразрешенность сна,
Из угля черного — рождение алмаза.
Нам правда каждый раз — сверхчувственно дана,
Когда мы вступим в луч священного экстаза.
В душе у каждого есть мир незримых чар,
Как в каждом дереве зеленом есть пожар,
Еще не вспыхнувший, но ждущий пробужденья.
Коснись до тайных сил, шатни тот мир, что спит,
И, дрогнув радостно от счастья возрожденья,
Тебя нежданное так ярко ослепит. " К. Бальмонт.
Константин Бальмонт
Бог создал мир из ничего.
Учись, художник, у него, -
И если твой талант крупица,
Соделай с нею чудеса,
Взрасти безмерные леса
И сам, как сказочная птица,
Умчись высоко в небеса,
Где светит вольная зарница,
Где вечный облачный прибой
Бежит по бездне голубой
Л. А. Мэй
...
И вечер был, и утро, пятый день. . .
И рек Господь: "да изведет земля
Живую душу, всякую по роду,
Четвероногих гадов и зверей,
По роду их", --и было так.
И сотворил Господь зверей земных, по роду,
Скотов, по роду их, и гадов всех, по роду.
И видел Бог, что все -- добро. .
...
Раз, два, три, четыре, пять, Вышел тигр погулять. Запереть его забыли. Раз, два, три, четыре, пять. Он по улице идет, Ни к кому не пристает, Но от тигра почему-то Разбегается народ. Кто на дерево забрался, Кто укрылся за ларек, Кто на крыше оказался, Кто забился в водосток. А на елке, как игрушки, Разместились две старушки. Опустел весь город мигом - Ведь опасны шутки с тигром. Видит тигр - город пуст: "Дай-ка, - думает, - вернусь. В зоопарке веселей, Там всегда полно людей! "
Эдуард Успенский
Неразрывна цепь творенья:
Все, что было, - будет снова;
Все одно лишь измененье;
Смерь - бессмысленное слово.
Каждый вечер дня светило
Перед нами исчезает,
А наутро снова светом
Миру юному сияет.
Но времен круговращенье
Бесконечней звезд небесных
Нынче - кукла в заточеньи,
Завтра - бабочкой порхает.
И повсюду - возрожденье,
И ничто не умирает,
А иные только виды
С блеском новым принимает…
Жизнью нашей, краткой сроком,
Станем жить полней и вдвое,
Ибо нам одним потоком
Льется доброе и злое.
Жить - но жить не беззаботно:
Пусть нас вечер без волненья
Приготовит ждать охотно
Час великий возрожденья.. .
А. Григорьев
Андрей ВознесенскийБаллада работы
Петр Первый --
Пот
первый.. . Не царский (от шубы,
От баньки с музыкой) ,
А радостный,
грубый,
мужицкий! От плотской забавы
Гудела
спина,
От плотницкой бабы,
пилы, колуна. Аж в дуги сгибались
дубы топорищ!
Аж щепки
вонзались
В Стамбул и Париж! А он только крякал,
Упряг и упрям,
Расставивши краги,
Как башенный кран. А где-то в Гааге Мужик и буян,
Гуляка отпетый,
И нос точно клубень --
Петер? !
Рубенс? А может, не Петер?
А может,
не Рубенс?
Он жил среди петель,
Рубинов и рубищ, Где в страшной пучине восстаний
и путчей
Неслись
капуцины,
как бочки
с капустой!
Он жил, неопрятный, в расстегнутых брюках,
И брюхо
моталось
мохнатою
брюквой.
Небритый,
уже сумасшедший отчасти,
Он уши топорщил,
как ручки от чашки.
Дымясь волосами,
как будто над чаном,
Он думал.
И все это было
началом,
Началом, рождающим Савских
и Саский. . .
Бьет пот --
олимпийский,
торжественный,
царский!
Бьет пот
(чтобы стать жемчугами
Вирсавии) .
Бьет пот
(чтоб сверкать
сквозь фонтаны
Версаля) .
Бьет пот,
превращающий на века
Художника -- в бога,
царя -- в мужика! Вас эта высокая влага кропила,
Чело целовала и жгла,
как крапива. Вы были как боги -- рабы ремесла! . .В прилипшей ковбойке Стою у стола.
Звездный барс Трепетным песенно-звонким утром
Птиц заглушает то рык, то вой.
Это меж Гангом и Брахмапутрой
В джунглях кипит беспощадный бой.
Нет, тут не даром нарушен мир!
Взгляды и зубы здесь злее бритвы.
Нынче схватились в смертельной битве
Барс чернозвездный и хитрый тигр.
Разный барсы бывают в джунглях.
Но каждый запомнил тут как наказ:
Что легче горячие слопать угли,
Чем этого барса задеть хоть раз.
О, как он красив в золотистой шкуре,
Черные звезды по всей спине!
Он добр. И от чьей-то кусачей дури
На шалость вовек не ответит бурей,
Не тронет ни в гневе, ни в злой грызне.
Однако не дай бог его обидеть
Хоть пулей, хоть раною от зубов!
Ответа тут просто нельзя предвидеть,
Он будет яростен, и суров.
Он в битве бесстрашен. Но разве странно,
Что, раненный, если минует смерть,
Он будет все помнить, и все терпеть,
И втайне зализывать молча раны.
Он будет отныне как сгусток мести,
Стальною пружиной в лесной глуши.
В чем дело? Возможно, здесь слиты вместе
И гнев, и особое чувство чести,
И гордое пламя его души? !
Кто б ни был тот враг: человек или зверь -
Два грозных огня его не забудут
И всюду искать непременно будут
Ценою буквально любых потерь!
И враг, будь сильней он хоть в сотню раз,
Ему все равно не уйти от мести!
От острых клыков оскорбленной чести,
От гнева в прищуре зеленых глаз!
И кто б ни свалил его в черном зле,
Он будет, сжав когти и все терпенье,
Искать оскорбителя и во мгле,
И днем, и в предгорьях, и на земле,
Пока, наконец, не свершит отмщенья!
Поэтому все, кто хитры и мудры:
Ни люди, ни хищники никогда
Повсюду от Ганга до Брахмапутры
Не смеют ему причинить вреда!
А если безумец решит сразиться,
Тогда будет только один ответ:
Тому, кто напал, все равно не скрыться!
Держись, оскорбитель! Дрожи, убийца,
Барс чернозвездный шагнул на след! Э. Асадов
Почему-то вот такая ассоциация возникла
Н. Гумилев
Леопард
Если убитому леопарду не опалить
немедленно усов, дух его будет
преследовать охотника.
Абиссинское поверье.
Колдовством и ворожбою
В тишине глухих ночей
Леопард, убитый мною,
Занят в комнате моей.
Люди входят и уходят,
Позже всех уходит та,
Для которой в жилах бродит
Золотая темнота.
Поздно. Мыши засвистели,
Глухо крякнул домовой,
И мурлычет у постели
Леопард, убитый мной.
— По ущельям Добробрана
Сизый плавает туман,
Солнце, красное, как рана,
Озарило Добробран.
— Запах меда и вервены
Ветер гонит на восток,
И ревут, ревут гиены,
Зарывая нос в песок.
— Брат мой, брат мой, ревы слышишь,
Запах чуешь, видишь дым?
Для чего ж тогда ты дышишь
Этим воздухом сырым?
— Нет, ты должен, мой убийца,
Умереть в стране моей,
Чтоб я снова мог родиться
В леопардовой семье. —
Неужели до рассвета
Мне ловить лукавый зов?
Ах, не слушал я совета,
Не спалил ему усов!
Только поздно! Вражья сила
Одолела и близка:
Вот затылок мне сдавила,
Точно медная, рука…
Пальмы… с неба страшный пламень
Жжет песчаный водоем…
Данакиль припал за камень
С пламенеющим копьем.
Он не знает и не спросит,
Чем душа моя горда,
Только душу эту бросит,
Сам не ведая куда.
И не в силах я бороться,
Я спокоен, я встаю,
У жирафьего колодца
Я окончу жизнь мою.
