Дорогая Джим!
Строки вдруг расплылись у нее перед глазами, подернулись туманом.
Она потеряла его. Опять потеряла! Детское прозвище заставило Джемму
заново почувствовать эту утрату, и она уронила руки в бессильном
отчаянии, словно земля, лежавшая на нем, всей тяжестью навалилась ей
на грудь.
Потом снова взяла листок и стала читать:
Завтра на рассвете меня расстреляют. Я обещал сказать вам
все, и если уж исполнять это обещание, то откладывать больше
нельзя. Впрочем, стоит ли пускаться в длинные объяснения? Мы
всегда понимали друг друга без лишних слов. Даже когда были
детьми.
Итак, моя дорогая, вы видите, что незачем вам было
терзать свое сердце из-за той старой истории с пощечиной.
Мне было тяжело перенести это. Но потом я получил немало
других таких же пощечин и стерпел их. Кое за что даже
отплатил. И сейчас, я как рыбка в нашей детской книжке
(забыл ее название) , "жив и бью хвостом" - правда, в
последний раз.. . А завтра утром finita la commedia(*106).
Для вас и для меня это значит: цирковое представление
окончилось. Воздадим благодарность богам хотя бы за эту
милость. Она невелика, но все же это милость. Мы должны быть
признательны и за нее.
А что касается завтрашнего утра, то мне хочется, чтобы и
вы, и Мартини знали, что я совершенно счастлив и спокоен и
что мне нечего больше просить у судьбы. Передайте это
Мартини как мое прощальное слово. Он славный малый, хороший
товарищ.. . Он поймет. Я знаю, что, возвращаясь к тайным
пыткам и казням, эти люди только помогают нам, а себе
готовят незавидную участь. Я знаю, что, если вы, живые,
будете держаться вместе и разить врагов, вам предстоит
увидеть великие события. А я выйду завтра во двор с
радостным сердцем, как школьник, который спешит домой на
каникулы. Свою долю работы я выполнил, а смертный приговор -
лишь свидетельство того, что она была выполнена
добросовестно. Меня убивают потому, что я внушаю им страх. А
чего же еще может желать человек?
Впрочем, я-то желаю еще кое-чего. Тот, кто идет умирать,
имеет право на прихоть. Моя прихоть состоит в том, чтобы
объяснить вам, почему я был так груб с вами и не мог забыть
старые счеты.
Вы, впрочем; и сами все понимаете, и я напоминаю об этом
только потому, что мне приятно написать эти слова. Я любил
вас, Джемма, когда вы были еще нескладной маленькой девочкой
и ходили в простеньком платьице с воротничком и заплетали
косичку. Я и теперь люблю вас. Помните, я поцеловал вашу
руку, и вы так жалобно просили меня "никогда больше этого не
делать"? Я знаю, это было нехорошо с моей стороны, но вы
должны простить меня. А теперь я целую бумагу, на которой
написано ваше имя. Выходит, что я поцеловал вас дважды и оба
раза без вашего согласия. Вот и все. Прощайте, моя дорогая!
Подписи не было. Вместо нее Джемма увидела стишок, который они
учили вместе еще детьми:
Счастливой мошкою
Летаю.
Живу ли я
Или умираю...

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим "ты",
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.