"опять фонарь, опять аптека, Нева, безмолвие, гранит... " Блок, Гумилев и я (Вы) обедаем... Из-за чего поругались бы?

В кисейных занавесях - солнце.... и отблеск снежный облаков...
прозрачный воздух - в звонах лета... а за окном сейчас - Покров...
Здесь все смешалось :дни и годы, века ...и зимы... времена...
В гостиной Бога - два ПОЭТА, а рядом, тенью легкой, я.

Они - о прошлом, войнах... веснах... друзьях.. О лихолетьях душ,
которые, упавши в скверну, хозяев тащат, кто как дюж,
сквозь грязи драм и равнодушья на берега большой реки,
где, в волны будней погружая, смывают ЖИЗНЬЮ их грехи...

Они - о невском исполине... где набережных тихий свет
в безмолвии весенней ночи сверкает, будто самоцвет,
в переплетениях чугунных решеток... в кружеве ветвей
акаций, в легких росах нежной мозаикой цветных огней...

Они давно уже не спорят... их философский взгляд на мир
рожден меж "фонарем, аптекой" и ...ОПЫТОМ, когда КУМИР
вдруг, развенчанный столь небрежно легчайшим лезвием косы,
пред всеми предстает... "телесно, закутанный лишь во власы.. ".

Нет тайн для них... лишь сожаленье, что жизнь была так коротка
и ...не хватило ...впечатленья и солнца, может быть, глотка...
Ещё - любви... ВЕЛИКОЙ ТАЙНЫ, закутанной в цветной туман...
зовущей, шепчущей лукаво, что, может, ВСЕ... и жизнь - о-б-м-а-н...?)

…Гумилёв слишком хорошо разбирался в поэтическом мастерстве, чтобы не ценить Блока вовсе. Но это не мешало ему не любить Блока лично. Не знаю, каковы были их отношения прежде того, но приехав в Петербург, я застал обоюдную вражду. Не думаю, чтобы ее причины были мелочные, хотя Гумилёв, очень считавшийся с тем, кто какое место занимает в поэтической иерархии, мог завидовать Блоку. Вероятно, что дело тут было в более серьезных расхождениях. Враждебны были миросозерцания, резко противоположны литературные задачи. Главное в поэзии Блока, ее «сокрытый двигатель» и ее душевно-духовный смысл, должны были быть Гумилёву чужды. Для Гумилёва в Блоке с особою ясностью должны были проступать враждебные и не совсем понятные ему стороны символизма. Не даром манифесты акмеистов были направлены прежде всего против Блока и Белого. Блока же в Гумилёве должна была задевать «пустоватость», «ненужность», «внешность». Впрочем, с поэзией Гумилёва, если бы дело все только в ней заключалось, Блок, вероятно, примирился бы, мог бы, во всяком случае, отнестись к ней с большей терпимостью. Но были тут два осложняющих обстоятельства. На ученика — Гумилёва — обрушивалась накоплявшаяся годами вражда к учителю — Брюсову, вражда тем более острая, что она возникла на развалинах бывшей любви. Акмеизм и все то, что позднее называли «Гумилёвщиной», казались Блоку разложением «брюсовщины». Во-вторых — Гумилёв был не одинок. С каждым годом увеличивалось его влияние на литературную молодежь, и это влияние Блок считал духовно и поэтически пагубным.

В начале 1921 года вражда пробилась наружу. Чтобы попутно коснуться еще некоторых происшествий, я начну несколько издалека. Еще года за четыре до войны в Петербурге возникло поэтическое сообщество, получившее название «Цех Поэтов». В нем участвовали Блок, Сергей Городецкий, Георгий Чулков, Юрий Верховский, Николай Клюев, Гумилёв и даже Алексей Толстой, в ту пору еще писавший стихи. Из молодежи — О. Мандельштам, Георгий Нарбут и Анна Ахматова, тогдашняя жена Гумилёва. Первоначально объединение было в литературном смысле беспартийно. Потом завладели им акмеисты, а несочувствующие акмеизму, в том числе Блок, постепенно отпали. В эпоху войны и военного коммунизма акмеизм кончился, «Цех» заглох. В начале 1921 г. Гумилёв вздумал его воскресить и пригласил меня в нем участвовать. Я спросил, будет ли это первый «Цех», т. е. беспартийный, или второй, акмеистский. Гумилёв ответил, что первый, и я согласился. Как раз в тот вечер должно было состояться собрание, уже второе по счету. Я жил тогда в «Доме Искусств», много хворал и почти никого не видел. Перед собранием я зашел к соседу своему, Мандельштаму, и спросил его, почему до сих пор он мне ничего не сказал о возобновлении «Цеха». Мандельштам засмеялся:
http://gumilev.ru/biography/72/