Как вам рассказ? Очень тяжело читается?

Протяжно-унылый гудок токийского поезда раздался где-то вдали. В этот ненастный вечер казалось, что город погрузился в какую-то тяжёлую, нагнетающую мглу. Повсюду раздавались тревожные крики черных птиц, кружащих низко над землёй. Ветер с ревом вздымался в темно-серое небо, резкими порывами сдирая листья с растущих повсюду гинкго и клёнов.
Дом, в котором жил А-сан, уже почти полностью утонул в сумерках. Только в одной из комнат, выходящей на внутренний двор, за серыми сёдзи расплывался тусклый, едва заметный свет керосиновой лампы. Возле сёдзи внутри комнаты можно было различить силуэт человека. Там в полутьме сидел, склонившись над низеньким письменным столиком, сам хозяин дома. Его белое лицо со темными кругами под впалыми глазами и всклоченные волосы придавали ему схожесть с призраками из старых легенд.
В коридоре раздалось мерное шарканье приближающихся дзори - фусума осторожно раздвинулись, и в дверях показалась низкорослая женщина преклонных лет в темно-фиолетовой, немного мешковатой юкате и с прической «марумагэ».
- Господин, позволите... Полночь уже... Прикажете расстелить футон?
- Спасибо, Риэ сан, я сам управлюсь. Ты слишком беспокоишься обо мне, не стоит.
Хозяин дома приветливо улыбнулся. «Он всегда так учтив. Когда я последний раз расстилала футон, я уже и забыла. Как же неловко, мои всё-таки обязанности» - подумала Риэ, смущенно теребя край кимоно. Она вежливо поклонилась. - «Однако, что-то не так с его лицом сегодня... Его цвет кажется мне нездоровым». Её охватило лёгкое беспокойство.
- А-сан, как вы себя чувствуете? Вы очень бледны... Мне кажется, что последнее время вам нездоровится.
Мужчина слегка сдвинул брови, давая понять, что не расположен пускаться в разговоры.
- Всё в порядке, Риэ сан... А! Не слышишь? По-моему, в доме сквозняк. Проверь, плотно ли закрыты сёдзи.
А-сан постарался сделать непринужденный вид, и снова улыбнулся. «Ну, если он так улыбчив, значит зря я тревожусь, показалось наверное» - Риэ успокоилась, и с очередным поклоном вышла из васицу.
Она и знать не могла, что за этой улыбкой скрывались невообразимые страдания. А-сан уже давно привык их скрывать так, что даже близкие не могли заметить. Вечерами, когда его жена и дети от души смеялись, наперебой рассказывая веселые истории, он делал вид, что развлекался тем же, чем развлекались они, хотя на самом деле истории, которые они находили смешными, доставляли ему муки. Их смех, каждое произнесённое слово казались ему выстрелами в голову. Он сам не знал, почему это происходило. Более того, из тёмного угла гостинной за ним кто-то постоянно наблюдал...
Убедившись, что служанка ушла, А-сан вновь склонился над листом изжелта-белой рисовой бумаги. Судя по всему, это было письмо. Он пытался что-то в нем дописать, но перо дрожало - руки его совсем не слушались. Резкий и острый почерк внезапно показался ему колющим, словно лезвия, вонзавшиеся в него самого. От этого в глазах возникла резь, а в голове помутнело. А-сану стало ясно, что он снова сходит с ума, и это знание страшно утомляло. Он уже смирился с мыслью о надвигающемся сумасшествии. Он знал, что реальный мир, в котором он вырос и провёл большую часть молодости, больше никогда не откроется, чтобы впустить его.

Человек, которого описывает автор - кто он? Любой из его современников тут же узнал бы его, встретив на своём пути. Это был литератор, к своим годам уже сыскавший известность не только в столице Японии, но и по всей стране Восходящего Солнца. Честерфилд писал: «The wise men are those, who had come dies in their heads and tragedies in their hearts».