Почему в Петровскую эпоху стало возможным развитие жанра любовной лирики, ранее запретного?

Фортуна злая, что так учиняешь,
Почто с милою меня разлучаешь?
Я хотел до смерти в любви пребыти –
Ты же меня тщишься от нее отрыти.
Иль ты не знаешь, Фортуниша злая,
Коль ни есть сладка та моя милая?
Несть ее краснее на сем зримом свете,
На вертограде прекрасном цвете,
Хоть воззрю на цветы – они пропадают
И по натуре скоро исчезают;
Ты, моя милая, не так быть хотела,
Колись ты, злая, скоро приспела,
Скоро возлетела как перната птица...
и т. д.»

В лирике начала XVIII века складывается и та символика и образная система любовного языка, которая имела уже давнюю историю на Западе и которая только, теперь проникала в книжную русскую речь. Появляется и мифология – Купидо, Фортуна и др., и образ любовной стрелы, связанный с образом Купидона;

Сердце поранено острою стрелою...
или:

Возлюбленны уста сердце пронзили,
Стрелою любовною, ах, уязвили...

Отсюда же – образ «сердечная рана»:

Любовь, любовь, жестока рана

Пуще от меча в сердце дана...

Широкое применение получают метафоры огня–любви:

Весь дух воспламенился от нечаянна огня...

или:

Моя днесь утроба до тебе сгорает...
или:

Сердце мое горит, красота твоя палит меня...

Изображение любви дается в повышенно сентиментальном тоне, со вздохами, слезами, угрозами неизбежной смерти и т. д.

С другой стороны, жизненность новой искусственной песни подкреплялась ее связью с народной лирикой, не порванной стремлением изъясняться галантно на западный образец. Фортуна любовных виршей приближалась к фольклорной Доле.

Эпитеты народной песни: «голубчик белый», «сокол ясный», «голубушка» – попадают в искусственные вирши, так же как образ сада зелено-виноградья, аленького цветочка, как сокол ясненький, как «надежа», превращающаяся в надежду, и т. д. Появляются промежуточные песни, вирши-песни;

Не пташица в сыром бору вспевает,
Не поранена стрелою возрыдает,
Добрый молодец, сидя в стуле стонет,
И в слезах, как будто в бурном море тонет...
и т. д.

В своих любовных письмах Монс пользовался той же фразеологией: «Ласточка драгая, из всего света любимейшая, сердечное мое сокровище и ангел и Купидон со стрелами, желаю веселого доброго вечера», «если бы я знал, что ты неверна, то я проклял бы тот час, в котором познакомился с тобою, а если и ты меня хочешь ненавидеть, то покину жизнь и предам себя горькой смерти». Свои песни Монс писал по-русски немецкими буквами (он сочинял и немецкие стишки), например:
Ах, сто есть свет и в свете, ах все пративнае,
Ни магу жит, не умерти, серца таскливая,
Долго ты мучилса, нет упокой серца,
Купило вор прокляты, вельми радуитса...