Диалог Аксиньи и Григория Помогите найти диалог Аксиньи и Григория из "Тихого Дона", пожалуйста!

Аксинья повернулась на звук шагов, на лице ее - несомненно, притворное
- выразилось удивление, но радость от встречи, но давняя боль выдали ее.
Она улыбнулась такой жалкой, растерянной улыбкой, так не приставшей ее
гордому лицу, что у Григория жалостью и любовью дрогнуло сердце. Ужаленный
тоской, покоренный нахлынувшими воспоминаниями, он придержал коня, сказал:
- Здравствуй, Аксинья дорогая!
- Здравствуй.
В тихом голосе Аксиньи прозвучали оттенки самых чужеродных чувств - и
удивления, и ласки, и горечи...
- Давно мы с тобой не гутарили.
- Давно.
- Я уж и голос твой позабыл...
- Скоро!
- А скоро ли?
Григорий держал напиравшего на него коня под уздцы, Аксинья, угнув
голову, крючком коромысла цепляла ведерную дужку, никак не могла зацепить.
С минуту простояли молча. Над головами их, как кинутая тетивой, со свистом
пронеслась чирковая утка. Ненасытно облизывая голубые меловые плиты,
билась у обрыва волна. По разливу, затопившему лес, табунились белорунные
волны. Ветер нес мельчайшую водяную пыль, пресный запах с Дона,
могущественным потоком устремлявшегося в низовья.
Григорий перевел взгляд с лица Аксиньи на Дон. Затопленные водой
бледноствольные тополя качали нагими ветвями, а вербы, опушенные цветом -
девичьими сережками, пышно вздымались над водой, как легчайшие диковинные
зеленые облака. С легкой досадой и огорчением в голосе Григорий спросил:
- Что же?.. Неужели нам с тобой и погутарить не об чем? Что же ты
молчишь?
Но Аксинья успела овладеть собой; на похолодевшем лице ее уже не
дрогнул ни единый мускул, когда она отвечала:
- Мы свое, видно, уж отгутарили...
- Ой, ли?
- Да так уж, должно быть! Деревцо-то - оно один раз в году цветет...
- Думаешь, и наше отцвело?
- А то нет?
- Чудно все это как-то... -Григорий допустил коня к воде и, глядя на
Аксинью, грустно улыбнулся. - А я, Ксюша, все никак тебя от сердца
оторвать не могу. Вот уж дети у меня большие, да и сам я наполовину седой
сделался, сколько годов промеж нами пропастью легли... А все думается о
тебе. Во сне тебя вижу и люблю доныне. А вздумаю о тебе иной раз, начну
вспоминать, как жили у Листницких... как любились с тобой... и от
воспоминаний этих... Иной раз, вспоминаючи всю свою жизнь, глянешь, - а
она как порожний карман, вывернутый наизнанку...
- Я тоже... Мне тоже надо идтить... Загутарились мы.
Аксинья решительно подняла ведра, положила на выгнутую спину коромысла
покрытые вешним загаром руки, было пошла в гору, но вдруг повернулась к
Григорию лицом, и щеки ее чуть приметно окрасил тонкий, молодой румянец.
- А ить, никак, наша любовь вот тут, возле этой пристани и зачиналась,
Григорий. Помнишь? Казаков в энтот день в лагеря провожали, - заговорила
она, улыбаясь, и в окрепшем голосе ее зазвучали веселые нотки.
- Все помню!
Григорий ввел коня на баз, поставил к яслям. Пантелей Прокофьевич, по
случаю проводов Григория с утра не поехавший боронить, вышел из-под навеса
сарая, спросил:
- Что же, скоро будешь трогаться? Зерна-то дать коню?
- Куда трогаться? - Григорий рассеянно взглянул на отца.
- Доброго здоровья! Да на Каргины-то.
- Я нынче не поеду!
- Что так?
- Да так... раздумал... -Григорий облизал спекшиеся от внутреннего
жара губы, повел глазами по небу. - Тучки находят, должно, дождь будет, а
мне какой же край мокнуть по дождю?