Предложите отрывок красивого описания торговых лавок и рынков

Иван Шмелев - признанный мастер описания всех
радостей купеческого быта.
Особое внимание в своих книгах он всегда уделял еде-
вкусной, хорошей и разной: даже московский постный рынок
автор мог нарисовать так ярко, что он до сих пор
впечатляет современных читателей своим разнообразием.

фрагмент из книги Ивана Шмелева "Лето Господне"-
детские впечатления автора от поездки на постный рынок.
***
"Какой же великий торг!
Широкие плетушки на санях, - все клюква, клюква, все красное.
Ссылают в щепные короба и в ведра, тащат на головах.
— Самопервеющая клюква! Архангельская клюкыва!..
И синяя морошка, и черника — на постные пироги и кисели
А вон брусника, в ней яблочки.
Сколько же брусники!
— Вот он, горох, гляди... хороший горох, мытый.
Розовый, желтый, в санях, мешками.
Горошники — народ веселый, свои, ростовцы.
— «Ссыпай три меры».
Белые мешки, с зеленым, — для ветчины, на Пасху.
— «В Англию торгуем... с тебя дешевше».
А вот капуста. Широкие кади на санях, кислый я вонький дух.
Золотится от солнышка, сочнеет.
Валят ее в ведерки и в ушаты, гребут горстями, похрустывают —
не горчит ли? Мы пробуем капустку, хоть нам не надо.
Огородник с Крымка сует мне беленькую кочерыжку,
зимницу, — «как сахар!». Откусишь — щелкнет.

А вот и огурцами потянуло, крепким и свежим духом,
укропным, хренным. Играют золотые огурцы в рассоле, пляшут.
Вылавливают их ковшами, с палками укропа, с листом
смородинным, с дубовым, с хренком.
Антон дает мне тонкий, крепкий, с пупырками;
хрустит мне в ухо, дышит огурцом.
— Весело у нас, постом-то? а?
Как ярмонка. Значит, чтобы не грустили. Так, что ль?..
А вот вороха морковки — на пироги с лучком, и лук, и репа, и свекла, кроваво-сахарная, как арбуз. Кадки соленого арбуза, под капусткой поблескивает зеленой плешкой.

— Редька-то, гляди, Панкратыч... чисто боровки! Хлебца с такой умнешь!

— И две умнешь, — смеется Горкин, забирая редьки. А вон — соленье; антоновка, морошка, крыжовник, румяная брусничка с белью, слива в кадках... Квас всякий — хлебный, кислощейный, солодовый, бражный, давний — с имбирем...

— Сбитню кому, горячего сбитню, угощу?..
— А сбитню хочешь?. Ну-ка, нацеди.
Пьем сбитень, обжигает.
— Постные блинки, с лучком! Грещ-щневые-ллуковые блинки!
Дымятся луком на дощечках, в стопках.
— Великопостные самые... сах-харные пышки, пышки!..
— Грешники-черепенники горря-чи, Горрячи греш-нички..!

Сайки, баранки, сушки... калужские, боровские, жиздринские, -
сахарные, розовые, горчичные, с анисом — с тмином,
с сольцой и маком... переславские бублики, витушки,
подковки, жавороночки... хлеб лимонный, маковый,
с шафраном, ситный весовой с изюмцем, пеклеванный...
Везде — баранка. Высоко, в бунтах.
Манит с шестов на солнце, висит подборами, гроздями.
Роются голуби в баранках, выклевывают серединки,
склевывают мачок.
А вот и медовый ряд. Пахнет церковно, воском.
Малиновый, золотистый, - показывает Горкин, -
этот называется печатный, энтот — стеклый, спускной...
а который темный - с гречишки, а то господский светлый,
липнячок-подсед.
Липонки, корыта, кадки.
Мы пробуем от всех сортов.
На бороде Антона липко, с усов стекает, губы у меня залипли.
Будочник гребет баранкой, диакон — сайкой.
Пробуй, не жалко!
А вот - варенье.
А там — стопками ледяных тарелок — великопостный сахар,
похожий на лед зеленый, и розовый, и красный, и лимонный.
А вон, чернослив моченый, россыпи шепталы, изюмов,
и мушмала, и винная ягода на вязках, и бурачки абрикоса
с листиком, сахарная кунжутка, обсахаренная малинка
и рябинка, синий изюм кувшинный, самонастояще постный,
бруски помадки с елочками в желе, масляная халва,
калужское тесто кулебякой, белевская пастила... и пряники,
пряники — нет конца".

Э. Золя "Дамское счастье".

Рейневан промчался галопом по Свентоянской улице, пронесся между ратушей и домом бургомистра, на полном ходу влетел на огромный олесьницкий рынок. Проблема состояла в том, что рынок, хоть и огромный, был забит людьми. И разверзся истинный ад. Направившись к южному входу и видневшемуся над ним пузатому четырехугольнику башни над Олавскими воротами, Рейневан распихивал попадающихся на пути людей, лошадей, волов, свиней, телеги и ларьки, оставляя за собой побоище. Люди вопили, выли и ругались, крупная скотина рычала и мычала, мелкая живность скулила, визжала, переворачивались ларьки и палатки, оттуда градом летели самые разнообразные предметы – горшки, миски, ведра, мотыги, кочерги, рыболовные снасти, овечьи шкуры, фетровые шапки, липовые ложки, восковые свечи, лыковые лапти и глиняные петушки со свистульками. Дождем сыпались яйца, сыры, выпечка, горох, крупа, морковь, репа, лук, даже живые раки. В тучах перьев летала и орала на разные голоса самая различная птица. Все еще сидевшие на шее у Рейневана Стерчи довершали разрушения.
Напуганный пролетевшим у самого носа гусем конь Рейневана дернулся и наскочил на лоток с рыбой, разбивая крынки и выворачивая бочки. Разъяренный рыбак взмахнул подсечником, метясь в Рейневана, но промахнулся и угодил в круп коня. Конь заржал и рванулся в сторону, перевернув переносной ларек с нитками и ленточками, несколько секунд плясал на месте, утопая в вонючей серебристой массе плотвы, лещей и карасей, перемешанных с феерией разноцветных катушек и шпуль с нитками. То, что Рейневан не свалился, – было просто чудом. Уголком глаза он заметил, как торговка нитками бежит к нему с огромным топором в руках, одному богу известно, для чего понадобившемуся в нитяной торговле. Он выплюнул прилепившиеся к губам гусиные перья, сдержал коня и устремился в улочку Резников, а оттуда – он это знал – до Олавских ворот оставалось всего ничего.
– Я тебе яйца оторву, Белява! – ревел позади Вольфгер Стерча. – Оторву и в горло запихаю!
– Поцелуй меня в зад!
Преследователей уже было только четверо – Роткирха только что стащили с лошади и теперь избивали разбушевавшиеся рыночные перекупщики.
Рейневан не хуже стрелы пронесся между шпалерами подвешенных за ноги туш. Перепуганные до жути рубщики в панике отскакивали, но все равно одного, несущего на плече огромный бычий окорок, он свалил. От толчка тот вместе с окороком рухнул под копыта Виттихова коня, конь с перепугу поднялся на дыбы, на него налетел конь Вольфгера. Виттих сверзился с седла прямо на разделочный стол рубщика, носом в печень, легкие и почки, сверху на него грохнулся Вольфгер – его ступня застряла в стремени, – не успел высвободиться и развалил огромную кучу требухи, по уши погрузившись в грязь и слизь.
Рейневан в последний момент прильнул к лошадиной шее и проскочил под вывеской с намалеванной поросячьей головизной. Почти догнавший его Дитер Гакст наклониться не успел. Доска с изображением радостно ухмыляющейся свинки саданула его по голове так, что аукнулось эхо. Дитера выбило из седла, он рухнул на кучу отходов, распугав кошек. Рейневан оглянулся. Теперь за ним гнался только Никлас...