В «Борисе Годунове» выразителен образ Пимена, чья ненависть к царю-тирану имеет глубоко личные корни. Какова же их суть?

Круг пушкинских представлений, эта мысль о другой, столь же достойной формы борьбы с деспотизмом, также нашла свое воплощение в “Борисе Годунове”. Григорий Александрович Гуковский был совершенно прав, отметив особую значимость сопоставления двух типов писателя в тексте трагедии: польского придворного поэта, сочинителя латинских стихов, подобострастно подносящего мнимому царевичу похвальную оду и получающего в подарок перстень, и независимого русского летописца Пимена, смелого, неподкупного обличителя царя-цареубийцы .
Пушкину было близко восходящее к Шатобриану представление о том, что в атмосфере деспотизма, в эпоху всеобщего рабства и молчания общества, на историка, прозревающего истину, возлагается обязанность обличения тирана, мести ему. Однако ненависть к царю-тирану, царю-деспоту имеет у Пимена глубокие личные корни. Как явствует из слов Григория, в молодости он занимал видное место при дворе Грозного (“воевал под башнями Казани”, “рать Литвы при Шуйском отражал”, “видел двор и роскошь Иоанна”) и лишь во время опричнины оказался в монастыре. И, конечно же, образ опального ссыльного литератора, скорее всего потомственного аристократа, ставшего неправедной жертвой царского гнева, не мог не наполниться у Пушкина современным, глубоко личным содержанием. Тем более, что само пребывание в Михайловском (как и ранее в Лицее) неизменно ассоциировалось в сознании поэта с заточением в монастыре. И точно так же, как правдивое обличительное слово заточенного Пимена послужило началом, стимулом активного политического действия, так и свободное слово михайловского изгнанника, – верил Пушкин, – должно претвориться в дело.
Значит, обращение к далекому прошлому, создание трагедии из эпохи смуты ни в коей мере не означало для Пушкина ухода от современности. Напротив, сохраняя по видимости художественное беспристрастие, он сделал всё возможное, чтобы у читателей его исторической драмы сложилось впечатление, какое он сам вынес после чтения “Истории Карамзина”.

Они в молодости встречались. Пимен (имя условное; на гражданке его, естественно, звали по-другому) искренне любил Бориса, Борис тоже вроде бы клялся ему в любви... А потом устроился в ментовку... в смысле, в опричнину, быстро поднялся до начайника Постельного приказа, потом стал кравчим (т. е., поваром Пу... в смысле, Ивана Грозного) и начал анально злоупотреблять подчиненными, холопами и вообще всеми, до кого мог безнаказанно дотянуться. А про Пимена просто забыл и перестал узнавать его при встрече... Пимен, понятное дело, расстроился и постригся в монахи...