Добрый вечер. Прошу помощи в выборе отрывка на конкурс "Живая классика".

Какже не нашли - плохо искали....
--------------------
— Смотрите! — воскликнул вдруг Монтэг. В это мгновенье началась и окончилась война. Впоследствии никто из стоявших рядом с Монтэгом не мог сказать, что именно они видели и видели ли хоть что-нибудь. Мимолётная вспышка света на чёрном небе, чуть уловимое движение… За этот кратчайший миг там, наверху, на высоте десяти, пяти, одной мили пронеслись, должно быть, реактивные самолёты, словно горсть зерна, брошенная гигантской рукой сеятеля, и тотчас же с ужасающей быстротой, и вместе с тем так медленно, бомбы стали падать на пробуждающийся ото сна город. В сущности, бомбардировка закончилась, как только самолёты, мчась со скоростью пять тысяч миль в час, приблизились к цели и приборы предупредили о ней пилотов. И столь же молниеносно, как взмах серпа, окончилась война. Она окончилась в тот момент, когда пилоты нажали рычаги бомбосбрасывателей. А за последующие три секунды, всего три секунды, пока бомбы не упали на цель, вражеские самолёты уже прорезали всё обозримое пространство и ушли за горизонт, невидимые, как невидима пуля в бешеной быстроте своего полёта, и не знакомый с огнестрельным оружием дикарь не верит в неё, ибо её не видит, но сердце его уже пробито, тело, как подкошенное, падает на землю, кровь вырвалась из жил, мозг тщетно пытается задержать последние обрывки дорогих воспоминаний и, не успев даже понять, что случилось, умирает.
Да, в это трудно было поверить. То был один-единственный мгновенный жест. Но Монтэг видел этот взмах железного кулака, занесённого над далёким городом, он знал, что сейчас последует рёв самолётов, который, когда уже всё свершилось, внятно скажет: разрушай, не оставляй камня на камне, погибни. Умри.
На какое-то мгновенье Монтэг задержал бомбы в воздухе, задержал их протестом разума, беспомощно поднятыми вверх руками. «Бегите! — кричал он Фаберу. — Бегите! — кричал он Клариссе. — Беги, беги!» — взывал он к Милдред. И тут же вспомнил: Кларисса умерла, а Фабер покинул город, где-то по долине меж гор мчится сейчас пятичасовой автобус, держа путь из одного объекта разрушения в другой. Разрушение ещё не наступило, оно ещё висит в воздухе, но оно неизбежно. Не успеет автобус пройти ещё пятидесяти ярдов по дороге, как место его назначения перестанет существовать, а место отправления из огромной столицы превратится в гигантскую кучу мусора. А Милдред?.. Беги, беги!
В какую-то долю секунды, пока бомбы ещё висели в воздухе, на расстоянии ярда, фута, дюйма от крыши отеля, в одной из комнат он увидел Милдред. Он видел, как, подавшись вперёд, она всматривалась в мерцающие стены, с которых не умолкая говорили с ней «родственники». Они тараторили и болтали, называли её по имени, улыбались ей, но ничего не говорили о бомбе, которая повисла над её головой, — вот уже только полдюйма, вот уже только четверть дюйма отделяют смертоносный снаряд от крыши отеля. Милдред впилась взглядом в стены, словно там была разгадка её тревожных бессонных ночей. Она жадно тянулась к ним, словно хотела броситься в этот водоворот красок и движения, нырнуть в него, окунуться, утонуть в его призрачном веселье.
Упала первая бомба.
— Милдред!
Быть может — но узнает ли кто об этом? — быть может, огромные радио- и телевизионные станции с их бездной красок, света и пустой болтовни первыми исчезли с лица земли?
Монтэг, бросившийся плашмя на землю, увидел, почувствовал — или ему почудилось, что он видит, чувствует, — как в комнате Милдред вдруг погасли стены, как они из волшебной призмы превратились в простое зеркало, он услышал крик Милдред, ибо в миллионную долю той секунды, что ей осталось жить, она увидела на стенах своё лицо, лицо, ужасающее своей пустотой, одно в пустой комнате, пожирающее глазами самоё себя.

....Вино из одуванчиков.
Самые эти слова - точно лето на языке.
Вино из одуванчиков - пойманное и закупоренное в бутылки лето.
И теперь, когда Дуглас знал, по-настоящему знал, что он живой,
что он затем и ходит по земле, чтобы видеть и ощущать мир,
он понял еще одно:
надо частицу всего, что он узнал, частицу этого особенного дня-
дня сбора одуванчиков - тоже закупорить и сохранить;
а потом настанет такой зимний январский день,
когда валит густой снег, и солнца уже давным-давно никто не видел,
и, может быть, это чудо позабылось, и хорошо бы его снова
вспомнить, — вот тогда он его откупорит!
Ведь это лето непременно будет летом нежданных чудес,
и надо все их сберечь и где-то отложить для себя, чтобы после,
в любой час, когда вздумаешь, пробраться на цыпочках во
влажный сумрак и протянуть руку…
И там, ряд за рядом, будут стоять бутылки с вином из одуванчиков —
оно будет мягко мерцать, точно раскрывающиеся на заре цветы,
а сквозь тонкий слой пыли будет поблескивать солнце нынешнего июня.
Взгляни сквозь это вино на холодный зимний день —
и снег растает,
из-под него покажется трава, на деревьях оживут птицы,
листва и цветы, словно мириады бабочек, затрепещут на ветру.
И даже холодное серое небо станет голубым.
Возьми лето в руку, налей лето в бокал — в самый крохотный,
конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий
глоток; поднеси его к губам — и по жилам твоим вместо лютой
зимы побежит жаркое лето…
Р. Бредбери

"Когда реальность вокруг рвется, словно гнилая простыня, когда тысячи солнц взрываются вам в лицо, когда отрывая взгляд от страницы вы задаете себе вопрос не начался ли уже тот самый Конец Света... это означает лишь то, что вы уже начали читать «Дневники». «Похоже, на свете не осталось ни одной интеллектуальной доктрины, которую не перевернул бы великий Лем» писала лондонская «Нью-Бук ревю». «Вы можете предстваить себе философию Хайдеггера, изложенную с легкостью Марка Твена?» вторила ей нью-йоркская'Виллидж Войс'.
«Займите кресло рядом с пилотом, произнес Ийон Тихий, мы отправляемся».