КРАСНАЯ ЯГОДА.
Стынет зола. Не погасла одна
Искра уже отпылавшего лета.
В сумерках рощи опавшей видна
Издали ягода красного цвета.
Я постою на вечерней земле.
Красная ягода, капелька боли,
Кровь на незримом оконном стекле
Птицы, рванувшейся в мир из неволи.
Мне хорошо в опустевшем лесу.
Как моего одиночества мета -
Ветка и сумерки, и на весу
Светится ягода красного цвета.
Время бежит, и не спросишь - куда?
Спросишь - и вряд ли дождешься ответа.
Вот и пришли в наши дни холода.
Светится ягода красного цвета.
Не потемнела на стылой заре,
Ярко горит на кусте невысоком,
Словно прозрев на ветру, в январе
Глянуло лето простуженным оком.
Буду я думать о разном, легко
Щуриться буду от снега и света
И оттого, что в лесу, далеко
Солнце и ягода красного цвета.

Какою тайною полны,
В какой печали
Мы оставляли табуны,
Косяк бросали?
Чтоб в одиночестве своем,
Не в круговерти,
Не тьмой, не сотней – а вдвоем
Побыть в бессмертье.
В мельканье судеб, в смене лиц
Я отмечаю –
Два дерева в лесу, двух птиц
В летящей стае.
Я понимаю тайный звук,
Когда, тоскуя,
Вершат свой обручальный круг,
Навзрыд токуя.
Когда в глухую тишину,
К утру трезвея,
Завоют длинно на луну
Два темных зверя.
Когда над зеркалом реки
Взлетают глыбы,
И колют небо плавники
Молчащей рыбы.
О, эти парные следы
Идущих рядом –
В степи, в пустыне, у воды,
В аллее сада.
Я различаю тайный жест
И окрыленность,
Соединенных двух существ
Незащищенность.
Дыханий двух и двух путей
В одно сращенье.
Двух затерявшихся людей
Душесмешенье.
Я чувствую лосиный стон,
Молчанье птичье,
Во мне многовековый звон
Косноязычья.
Уже ты вся в моей судьбе,
Уже в разлуке
Так ощутимо по тебе
Тоскуют руки.
И потому в мельканье лиц
Я отмечаю
Два дерева в лесу, двух птиц
В летящей стае.
--
И облако, как белая гора,
Возвысилось над садом и осталось.
Не разрасталось и не уменьшалось,
Хотя и легкий ветер дул с утра.
Все тайное значенье обретало –
Черешня, стадо, руки старика.
Как будто заглянув издалека,
Увидел я конец или начало.
И женщина плескала из ведра
Смеющуюся воду на ребенка.
И звук в пространстве отзывался звонко
И глухо возвращался в глубь двора.
И потому что облако вдали
Являло неподвижное свеченье,
Так четко возникало ощущенье
Вращения и неба, и земли.
И лился свет, и дерево летело,
И тень струилась, двигался забор,
Сияньем бликов наполняли двор,
Соединившись, свет воды и тела.
И можно было закрывать глаза
И этим останавливать мгновенье,
Но и во тьме угадывать скольженье,
И осязать, и видеть голоса.
Запела птица, падает ведро,
Звон затихает в глубине колодца,
Калитка открывается, и льется
Глубинных вод живое серебро.
По склону гонят стадо пастухи.
Мычанье то отчетливей, то тише,
Орех, сорвавшись, катится по крыше,
И ласточки пищат из-под стрехи.
Цветные звуки наполняют слух –
Зеленый шелест, синее журчанье,
Белесый лай, коричневое ржанье,
Кричит багровым голосом петух.
Все длится, кроме времени, пока
Мои глаза закрыты для движенья,
И оживляет лишь воображенье
Двор, женщину, колодец, старика.
--
Оттого, что здесь пахнет и хвоей и терном,
И у встречных мужчин в бородах седина,
И что женщины гаснут до времени в черном,
Усмиряется плоть в черном платье затворном,
Оттого, оттого здесь видней старина.
Гонит мальчик по склону вечернее стадо.
Чья судьба одарила печалью глаза?
Потухающий свет. Серебро водопада.
И на камне зажженная гроздь винограда -
Незаметно в расщелине вьется лоза.
Этот свет перед сумраком длится мгновенье,
И поспеть надо до темноты к очагу,
За ущелье, в долину, где в дальнем селенье
У камина как будто в ином поколенье,
Я к истокам своим прикоснуться могу.
Я почувствовал светлую радость начала
В затихающем на ночь грузинском селе.
Радость слову, которое гостя назвало,
Радость гостю, когда еще нас было мало,
Когда нас не хватало еще на земле.
Здесь на завтра огонь сохраняют вчерашний,
Вытекает из прошлого века родник,
С вавилонских времен здесь могилы и пашни,
И, мне кажется, до разделившей нас башни
Знал и я выдыхающий слово язык.
Будто гор и деревьев глухие названья,
И небес, и пророков, и каменных стен,
И стихающий шепот столетий - преданья,
Нужно передавать из дыханья в дыханье,
Губ касаясь младенцев грядущих колен.
Лица юношей, как на старинных иконах,
Лай собак, отдаленное ржанье коней,
И предчувствие жертвы в уснувших загонах,
Память здесь вырастает на каменных склонах,
Ей нельзя удержаться без цепких корней.
Здесь имен своих прежних забыть не успели,
Потому что смотрели ушедшим во след,
Потому что дышали гортанью свирели,
Потому что тянулась рука к колыбели.
Подойду и качну свои тысячи лет.
"Гипнотизер", "Вечер в Бостоне"