В. Воронов. Родина (Эссе)
Над хутором высокий холм в меловых промоинах, в мелких зарослях шиповника и лоха. На самом верху лысый курган, вылизанный ветрами. Отсюда, с самой макушки, с высоты птичьего полёта, как на ладони открывается хутор в окружении тополей и верб, аквамариновой зелени вишен, сирени, яблоневых и грушевых садов. Прямо по огородам, опушённая камышом, голубеет извилистая прожилка реки. Белёные хаты, плетневые околицы, сеновалы, колодцы с журавлями, голубятни, вытоптанная плешина выгона. В сиреневой дымке плавится воздух, зыбко дрожит золотистое марево. На кургане девушка из хутора. Поднялась в самую рань, на восходе солнца. На ней соломенная шляпка, белая рубашка, схваченная узлом, шорты. Она стоит у раскрытого мольберта с кисточкой в руках, напряжённо вглядывается в горизонт. На ватмане панорама хутора, высокое небо с облаками, подсвеченными восходящим солнцем. К девушке подходит старик пастух. Опирается подбородком на палку, смотрит на девушку, на ватман. Здоровается.
- Ты, чья же будешь?
Девушка улыбнулась неожиданной встрече.
- Я нездешняя, из города.
- Городские спать любят. Рисуешь, значит?
- Рисую, дедушка.
- Брат у меня в городе. А я из большой жизни выпал. Смальству тут, на бугру, с коровами. На душе, как в затишке. Что мне надо? Кусок хлебушка, соли и водицы. Тут родник хороший, вода сладкая. Живности видимо-невидимо. Зайцы, еноты, лисовины, бабаки, суслики. Вот тут прямо я лося из руки кормил. Прибился к стаду, с коровами ходил. В последнее время много беспокойства от охотников. Бьют что ни попадя. Недавно ещё дудаки были, стрепеты, орланы. Теперь нету. А ты, значит, из художников?
- Учусь.
- Большое дело. Я сам рисовал бы, только краски подбирать не могу. Мысленно этот бугор тыщу раз рисовал, а краски не даются. Вот тебе могу мысленно картину подарить...
Девушка внимательно смотрела на старичка. Он отбросил в сторону палку, выпрямил спину и строго, как учитель, посмотрел на девушку.
- Бери бугор, где стоим, поближе к себе, - голос его обрёл силу, рука дирижировала у ватмана. - Прямо с цветами бери. С шалфеем, с ковылём, с полынком, бессмертник не забудь. Шиповник отодвинь подальше. Теперь бери кладбище, уголок с крестами. Чуть ниже - луговину с моими коровами. Вербы старые, горбатые. За ними речка виляет в камышах цвета лисий хвост. Дальше трасса в ниточку, тополя строчечкой, озимка глаз веселит. На горизонте, на самом конце хмарь, дымок. Теперь облака бери, пониже, покучней. Чисто кремль над головой. С золотым подбоём. И тень от них прозрачная. Коров и вербы клади потемнее. Пониже облаков, над кладбищем, орёлик завис. Теперь самое главное - хутор наш. Хаты нарисуй так, чтобы печаль за душу брала. Чтобы покоем от красок сквозило.
- У Левитана картина есть "Над вечным покоем".
- Вечный упокой я знаю, там природа другая, не наша. Нарисуй так, чтобы наш хутор был лучше Левитана. Теперь назови эту картину "Моя родина". Хорошо будет?
Девушка засмеялась и погладила старичка по руке.
- Да вы настоящий художник!
Дедок уважительно посмотрел на неё, тяжело вздохнул.
- Жизнь быстро прошла. На этом бугру вырос. При Сталине начинал. Всех вождей помню. При Сталине лучше всего было. В армию не взяли по инвалидности. На лошади колхозный гурт пас. Потом провинился - на овец послали. Бестолковые, а вот коровы по мне, понятливые. И от людей подальше, мне с коровами интереснее. И курган люблю. Красоту у нас никто не понимает, не восчувствует. Приедут молодые, весёлые. И шашлык жарят. Радио на всю громкость. Бабаки прячутся, суслики разбегаются, жаворонка не услышишь. Тут воронки от блиндажей остались. Наша батарея стояла. Били с кургана по немецким колоннам, которые на Сталинград шли. Теперь в воронках шашлыки жарят. Песок тут розовый, белый, сиреневый, охристый. Такого места нигде больше на свете нету...